Николай Ильич, прощупывая ступеньки тростью, вошел по ним на площадку. Доставая письмо из кармана, он нарочно обронил его, и оно отлетело в сторону.
— Норка, подай!
Норка схватила зубами письмо и подала его к рукам Николая Ильича.
— Хорошо, Норка, хорошо! — одобрительно сказал Николай Ильич и погладил собаку по голове.
Он опустил письмо в ящик, и они вошли в огромный, светлый вокзал с такими большими окнами, что казалось — это не окна, а стеклянные стены.
Николай Ильич крепко пожимал руку Васильеву:
— Большое вам спасибо, Иван Николаевич, за ваш труд! Норка у меня вроде глаз моих.
— Ну что вы… — смущенно проговорил Васильев. — Это мой долг. А вы напишите о ее работе и поведении.
— Напишем. Обязательно напишем!
— Приезжайте к нам еще, дядя Ваня, — сказала Леночка, не сводя сияющих глаз с Васильева.
Они вышли на перрон в тот момент, когда скорый поезд подходил к вокзалу.
Публика хлынула к вагонам.
Васильев выждал немного и, когда перрон освободился, пошел к своему вагону. Поднявшись на ступеньки, крикнул:
— Норка, ко мне!
Норка вздрогнула, взглянула на Васильева, на Николая Ильича и не тронулась с места. Васильев улыбнулся.
— Прекрасно! — воскликнул он.
В это время откуда-то со стороны близко к Николаю Ильичу подошел Борис и показал Норке кусочек колбасы:
— Норка, возьми, возьми!
Собака вильнула хвостом и потянулась за лакомством.
— Нельзя! — строго запретил Николай Ильич.
Норка отвернулась от подачки и прижалась к ноге Николая Ильича, посматривая на Бориса. А тот повернулся и уходя крикнул:
— Норка, за мной!
Собака взглянула на Николая Ильича так, будто спрашивала его, можно ли ей пойти. Но хозяин стоит и молчит. Нет, она не может его оставить. А Борис уходит с перрона, и вот он совсем скрылся за углом вокзала.
Собака услышала одобрительный голос Малинина:
— Хорошо, Норка, хорошо!..
— До свидания, дядя Ваня! — воскликнула Леночка и замахала рукой.
— До свида-ания! — крикнул Васильев.
Николай Ильич на прощание взмахнул рукой и подал команду:
— Норка, домой!
Собака натянула поводок и повела нового хозяина к выходу спокойно, неторопливо, посматривая настороженно вперед.
Леонид Фомин
Ожидание
Ефим Петрович долго и тяжело просыпался. Он сильно мерз, и ему мерещилось то открытое окно, то распахнутые настежь двери, а сейчас почудилось и вовсе непутевое: будто стоит он посреди озера на краю полыньи и его окатывает из ведра сын Алешка.
— Да перестань ты! — отбивался старик. — Разве можно такие шутки шутить с отцом!
Но Алешка только скалил свои большие здоровые зубы и все поливал, поливал ледяной водой…
В полубреду Ефим Петрович собрал на себя все, что смог достать рукой — на стеганое одеяло натянул полушубок, на полушубок — старый войлочный потник от седла, лежавший подле кровати вместо коврика.
Таким его и застал Алешка, случайно забежавший за какой-то надобностью. И понял: дела неважны, без врача тут не обойтись. Накануне они привезли сено, и, когда переметывали его с саней в сарай, отец неосмотрительно сбросил телогрейку. Тут его, потного, и прохватило.
Мешкать было нельзя, и Алешка сразу засобирался: запряг в кошевку мерина, набросал сена, одел отца, кое-как вывел его из избы — и поехали.
Жили они на лесническом кордоне в пятнадцати километрах от районного центра, где находилась больница. Ефим Петрович уже два года, как вышел на пенсию, но продолжал работать лесником. Потому и лошадь держал при себе. Да и как не работать, если любил свое дело и чувствовал силу. К тому же был одинок — бессердечная жена бросила их с маленьким Алешкой еще в молодости и теперь болталась неизвестно где. Второй раз жениться Ефим Петрович так и не собрался. Разные на то были причины, но главная все же в том, что уж слишком он привязался к смышленому малышу. Не захотел ни с кем разделять свою единственную отраду. Так и вырастил Алешку один.
А как вырастил, сын незаметно отошел от него. Ну сперва была армия. Потом институт. После института с дипломом лесовода и молоденькой женой Алешка снова приехал в родное лесничество, но только не в отцовский дом, а в казенную квартиру. Управление лесного хозяйства выделило специалистам молодоженам не только квартиру в добротном деревянном доме, но и оказало прочую материальную подмогу. Тут уж не сплоховал сам Алешка, загодя обговорил все с начальством. Ефим Петрович был не в обиде, что ученый его сын как бы в стороне оказался: все же люди самостоятельные, своя семья, вот-вот дети пойдут — пусть живут да радуются. А он уже тем доволен, что сын пошел по стопам отца, да и рядом.