Теперь даже тяжелобольные, прослышав о собаке, спрашивали соседей по палате:
— Ждет?
— Ждет! — отвечали им, и лица больных светлели.
Прошел месяц с того дня, как Ефима Петровича с двусторонним воспалением легких привез Алешка в больницу, а Серка все неотлучно ждала его. Тем временем наступила весна, днями все выше вставало солнышко, под березами с южной стороны обозначились затайки. Теперь можно было проводить ночи под любой березой, но Серка ложилась на старое место, в свое гнездо.
— Почему она все под одной и той же березой? Удобнее, теплее ведь лежанки есть? — как-то спросил чаще других наблюдавший за собакой больной. И себе же ответил: — Потому что эта береза ближе других к нашему окну. Честное слово, если бы не эта собака, я бы, наверно, еще долго не поднялся с постели!
И его поняли, не засмеялись над ним…
Наконец наступил день, когда и Ефим Петрович вышел из палаты в коридор. Он тоже знал о странной собаке, направился к окну. И вдруг воскликнул:
— Да ведь это моя Серка! Ты почему здесь-то? Как ты нашла ко мне дорогу?
Тогда больные все рассказали старику…
Ефим Петрович не был сентиментальным человеком, а теперь как-то весь сник, глаза повлажнели. Проговорил тихо:
— Подумай-ка, родной сын не удосужился проведать меня, а она, Серка, всю болезнь, считай, у моей кровати высидела. Теперь-то я уже наверняка поправлюсь… Вот только приструнить бы дворника. А она меня дождется…
Василий Великанов
Телохранители
Рассказ дрессировщика
В тот вечер, после представления, я долго не уходил из цирка, так как заметил, что медведь Потап нервничает, чем-то раздражен. Качается из стороны в сторону, как маятник, и урчит с тяжким стоном…
Терентьич, ночной сторож, посоветовал:
— Да иди ты, Ваня, спать. Чего томишься? Утро вечера мудренее…
Уходя из цирка, я попросил Терентьича в случае чего позвонить мне по телефону. На душе было неспокойно.
Остановился я недалеко от цирка, в гостинице. С тех пор как умер отец, со мною повсюду разъезжала моя мамаша. Когда я пришел в номер, она еще не ложилась — ждала меня с ужином. Но мне почему-то было не до еды. Утомился очень. И уснуть долго не мог. А только задремал, зазвонил телефон. Схватил я трубку и слышу хрипловатый голос Терентьича: «Беда, Ваня! Потап из клетки вырвался… Лютует!..»
Мигом сорвался я с постели, сунул босые ноги в ночные башмаки и в чем был — так и вылетел из комнаты.
Мамаша схватила пальто и за мной.
— Сынок, куда ты раздетый-то! Простудишься!..
Выскочил я на улицу и бегом помчался к цирку.
Пустынно на улице, никого. Мороз был крепкий, но холода не чувствовал. Бегу, что есть духу, и мысли у меня прыгают: «Ох, хоть бы успеть… Натворит дел Потап…»
В Саратове цирк стоит на площади, напротив тогда был милицейский пост. Когда я оказался перед будкой в нижнем белье и со всклокоченными волосами, милиционер зычно крикнул: «Стой, гражданин!» Я, конечно, не остановился, и постовой пронзительно засвистел.
Вскоре, как я после узнал, на этой площади появилась моя мать с одеждой в руках. Милиционер спросил ее: «Гражданка, что случилось?..» А она, не замедляя хода, задыхаясь, еле проговорила: «Беда… Потап вырвался…»— «Сумасшедший он, что ли?!» — бросил ей вслед милиционер, но мамаша отмахнулась от него.
Вбежав в цирк, я услышал звериный рев, собачий лай и чей-то писк. Ночная лампочка слабо освещала широкий коридор. Я столкнулся лицом к лицу с Терентьичем.
— Скорей, Ваня, скорей, — сказал он, — а то лань задерет.
— Свет! Свет дайте! — крикнул я и бросился по коридору, откуда слышалось злобное рычание медведя.
В полутьме ударился ногой о железные прутья, торчащие из клетки, но боли вгорячах не почувствовал.
«Наверно, Потап вывернул…» — мелькнула мысль. Невдалеке виднелся огромный силуэт медведя. Он пытался передними лапами зацепить пятнистого оленя, но плотная стальная сетка не пропускала лапы. В нее проходили лишь черные когти. Медведь совался в решетку мордой и пытался зубами разорвать ее, но это ему не удавалось. А олень защищался: он бил рогами в сетку и наносил медведю сильные удары в морду. Нос у медведя был в крови. Потап злобно рычал и всей тяжестью своего могучего тела давил на клетку. Клетка перекосилась и прижала оленя в угол.
— Потап, ко мне! Потап, спокойно! — крикнул я громко и повелительно, но медведь будто не слышал. Тогда я крикнул еще громче: — Потап! Ко мне!