— А как же отдушина?
— Я подумываю завести домашнее животное. Может, собаку купить?
— Лёнь, ты или лжец, или псих.
— Из двух вариантов мне больше нравится псих, хотя я себя таковым не считаю.
— Чего ты хочешь? — сдался Адомайтис.
— Ничего не делай.
— Ты просишь приговорённого к смерти не бояться?
— Не драматизируй. Ты ведь как-то жил всё это время.
— Как-то…
— А о Женьке ты подумал? Она столько пережила, а ты хочешь заставить её пережить ещё столько же? Ты хоть понимаешь, что она себя по кускам собирала? Не ты сложил эту мозаику.
— Почему ты говоришь со мной, а не с ним? Разве я начал это? — Янис злился.
— Потому что он сам всё понимает. Ему не нужны ничьи подсказки. Он не из тех, кто повторяет свои ошибки из раза в раз.
— Не смей сравнивать меня с ним!
— Я никогда не сравнивал вас, — Леонид постучал пальцами по столу. — И она не сравнивала. Ты ведь любишь, значит, осознаёшь, что сердцу не прикажешь.
— Это убивает.
— Живи. Я питаю к тебе самые тёплые чувства, поверь. Надеюсь, ты прислушаешься, — Костенко поднялся из-за стола и пошёл к выходу. — Спасибо за кофе.
— Что было бы, если бы я проигнорировал этот разговор? — тихо спросил Адомайтис, не глядя на уходящего мужчину.
Лёня остановился и так же тихо ответил:
— У тебя был бы реальный шанс снизу увидеть, как картошка растёт.
Янис кивнул и улыбнулся. Он знал, что это не шутка. Такие люди не шутят подобными вещами.
Оставшись один, он всё ещё улыбался. В памяти непроизвольно всплывало прошлое. Счастье есть. Но иногда оно уходит, даже если ты пытаешься удержать его. Оно вырывается из твоих рук, брыкаясь и крича, делая себе больно, разрываясь, но отчаянно желая освободиться. И ты разжимаешь руки, перепачканные его кровью, потому что больше нет сил смотреть на это самоуничтожение.
Адомайтис никогда не был трусом и боролся до конца за то, что принадлежало ему, но сейчас он и сам понимал, что бороться не за что: Женя никогда по-настоящему не принадлежала ему. Она стала иллюзией, растворившейся в реальности.
***
— Паша, у тебя только прошло горло! — Ирина недовольно поджала губы, глядя на мужа, жадно набросившегося на вишнёвое мороженое.
— Ир, дай человеку поесть, — засмеялся Тарас.
Они сидели в открытом летнем кафе, спасаясь от палящего солнца под зонтиками. Инициатором похода в это заведение был как раз Крюков, недавно переживший невесть как подхваченную в жару простуду.
— Но он такой несчастный, когда болеет! Мне больно видеть его таким!
— Началось, — вздохнула Женя и сочувственно посмотрела на друга. — Крюков, твоя жена просто монстр.
— Она замечательная, — Павел широко улыбнулся.
— Ой, мы уже все знаем, какая вы образцовая пара, — Копейкина поморщилась. — Вы ещё не устали друг от друга?
— Умолкни! — Киса рявкнула так, что окружающие стали оглядываться на их столик. — Ой, простите, — она виновато потупилась. — Не люблю, когда кто-то говорит подобное.
— Выдохни, Ириш, — Опальский погладил девушку по руке. — У этой заразы специфическое чувство юмора. Поверь, в вас с Пашкой никто не сомневается.
— Ага, это опасно для здоровья, — Женя хохотнула. — Мне так нравится злить тебя, Кисунь, не представляешь!
— Дура, — вынес свой вердикт Крюков. Сдунув упавшую на глаза чёлку, он повернулся к Тарасу и спросил: — Тебя ежедневно желание убивать не терзает?
— Нет, я привык.
— Сочувствую.
— Вы такие зануды, — гнусавым голосом протянула Копейкина. — Но я всё равно люблю вас.
— Ой, мы так рады, — прошипела Ирина. Несколько раз глубоко вздохнув и успокоившись, она улыбнулась подруге. Так бывало всегда: игра с терпением. В этой жизни можно привыкнуть если не ко всему, то ко многому.
— Жень, мне кажется, что те девочки, — Павел кивнул в сторону одного из столиков, — не сводят с тебя глаз.
— Наверное, они любят нашу прессу.
— В смысле?
— На, — Женя швырнула на стол газету.
— Обалдеть, — только и произнёс Крюков, пробежав глазами по строчкам.
— Ужас, — прошептала его жена, заглянув ему через плечо. — Разве так можно?
— Забейте, мне плевать.
— Тебе, может, и плевать, а вот… — Тарас запнулся и умолк, заметив на себе свирепый взгляд подруги.
— Всё нормально, — отрезала она и одним быстрым движением смахнула со стола газету. — Мы не будем обсуждать это.
— Как скажешь, — Опальский поднял вверх руки, как бы сдаваясь. — Улётная погодка! Прогуляемся?
— Давайте на набережную? — воодушевилась Ирина в предвкушении.
— Я только за, — кивнул Павел, доедая мороженое.
— Согласна, пошли, — Копейкина первой поднялась из-за столика, пнула валяющуюся на асфальте газету, достала из сумки сигареты и закурила, отойдя в сторону от столиков и дожидаясь друзей.
Она злилась. На себя, на пронырливых журналистов, но не на Яниса. Его нельзя было упрекнуть в несдержанности, учитывая эффект неожиданности. В любой другой ситуации он повёл бы себя иначе и уж точно сначала бы подумал, а потом сделал. Он всегда был спокойным и сохранял достоинство, что бы ни происходило. Вчера он растерялся. Женя прекрасно понимала, что с ним творилось, потому что ей самой приходилось переживать подобное. Разум отключается, эмоции и чувства оказываются сильнее — с этим ничего нельзя сделать.
Как же больно — заставлять страдать тех, кто этого не заслуживает. Но ещё больнее терзать себя. Мы эгоисты.
— Я тебя задушу, если продолжишь выводить мою жену, — Павел подошёл сзади и приобнял подругу за плечи.
— Она такая душка, когда злится, — Копейкина оглянулась. — Невероятно сексуальна.
— Она сексуальна в любом состоянии.
— Ой, ну прости.
— Отцепитесь друг от друга, — вклинилась в разговор Ирина, шутливо сердясь.
— Да кому нужно это пугало, — вывернувшись из чужих рук, Женя дёрнула Крюкова за порядком отросшие волосы, собранные сейчас в хвост на затылке. — Меня исключительно мужчины привлекают.
— Зараза, — не обиделся блондин и тряхнул головой. — Не порть причёску. Ир, где Тарас?
— Решил купить чего-нибудь холодного в дорогу. Тебе нельзя, ты уже слопал мороженое.
— Жалкой мороженки для любимого мужа пожалела?
— О тебе беспокоюсь, бестолочь!
— Вы меня когда-нибудь своей ванилью убьёте, — Копейкина сфотографировала парочку на телефон. — И за что я вас люблю?
— Риторический вопрос, — хмыкнул Павел. — Да где эта рыжая дылда?
— Здесь, — Опальский незаметно подошёл сзади и опустил руку на плечо друга. — Белобрысый коротышка заждался?
— Ага, извёлся весь, — прыснула в кулак Киса.
— Пошли уже, жирафа.
— Конечно, карлик.
Эти двое стали самыми что ни на есть настоящими друзьями, едва познакомившись. Крюков всегда располагал к себе людей и сам любил общение, но Тарас оказался ближе других, не считая, конечно, их общей ненормальной подружки, которую они оба принимали за сестру или брата. Ирина тоже обожала Тараса. Она никогда не встречала столь добрых и отзывчивых людей. Даже её муж, вечное солнышко, не был таким. Опальскому, казалось, были неведомы гнев и раздражение. Она знала, что его добротой часто пользовались, и не переставала удивляться, как он смог остаться самим собой и не утратить веры в людей. Он верил. Верил до боли. Зная наперёд, что им воспользуются, он продолжал верить в лучшее. Он не был наивным, он просто до последнего не терял надежды. Таким удивительным и трогательным был в глазах Кисы этот высоченный, худой и нескладный рыжик. Быть может, его оболочка была не так красива, но душа — прекрасна.
— Ребят, а давайте в следующие выходные махнём в какую-нибудь глушь? — Женя шла впереди, щурясь от солнца.
— Зачем? — удивился Павел.
— Искупаемся, позагораем, шашлычка нажарим?
— Отличная идея, — улыбнулся Тарас. — Я за любой кипиш, кроме голодовки.
— Кого возьмём с собой? — деловито осведомилась Киса.
— Всех своих, кто сможет, — ответила ей подруга. — Ну как?