— Почему ты, Яков, не уехал со школой? Почему вы оба не уходите?.. Меня жалеете?.. Так мне с этой палубы все равно не подняться. — Яков Кондратьевич зло стукнул кулаком по краю кровати и отвернулся к стене.
А Яше показалось, что в глазах отца блеснул не сухой угольный блеск, а что-то такое, чего он раньше в них никогда не видал.
— Мать боитесь оставить? — снова начал Яков Кондратьевич, не поворачивая к сыновьям головы. — Так ее с Нинкой авось не тронут… Да и негоже мужчинам за мамкину юбку… Вон ведь какие здоровяки уже вы-гнались, на коленях дуги гнуть небось можете! Или у вас гордости никакой нет, чертовы дети?!
Яков Кондратьевич жестко вытер ладонью усы и повернул голову к сыновьям.
— Гордиенки вы! Гор-ди-ен-ки!.. Может, от того самого приказного казака Василя Гордиенко род ведете, что против живоглота Посполитаки народ поднял! Может, запорожская кровь течет в ваших жилах!.. Придут фашисты, заарканят, штыком в спину и погонят на фронт. Против кого воевать будете? Против тех, с кем я Советскую власть завоевывал? Против их детей?.. Да лучше бы я с гражданской не вернулся, чем таких сыновей вырастил…
В изнеможении откинулся на подушку. В наступающих сумерках бескровное лицо, сливалось с белой наволочкой. Только усы да тени под глазами выделялись еще резче, строже и непримиримее.
Яше было жаль отца. Мучается. От бессилия и оттого, что не знает, как поступят его сыновья в тяжелую минуту. А сказать правду?.. Нет, нет! Тайна!.. А отец подозревает в трусости… Как поступить? Что бы посоветовал Бадаев? Антону Брониславовичу он приказал признать себя дезертиром… А как быть ему, Яше? Признаться трусом?.. Или открыться отцу?..
— Вы не правы, батя…
Это сказал Алексей. Голос тихий и робкий. Такого Яша никогда не слыхал у старшего брата.
Отец не шевельнулся, словно не слышал.
— Вы не правы, батя, — громче и тверже повторил Алексей.
— Что? — спросил отец. — Что? Перечить отцу вздумал? Или надеешься на то, что я слаб и не в силах отходить тебя тренчиком!
— Не горячитесь, батя, — спокойнее и ровнее сказал Алексей. — Сами же сказывали, что и тогда, в восемнадцатом, не все уходили из Одессы.
— Как не все? — приподнял голову над подушкой старый матрос. — Как не все уходили?
— Ну, были такие, что оставались… По заданию партии. Ведь были?
— Ты мне про партию да про Родину толковать брось, — сурово понизил голос отец. — Для такого разговору право заслужить надо. А перед памятью тех, кого партия здесь оставляла, даже мы, моряки, потом головы преклоняли. Ты знаешь, что за люди то были?
— Знаю, батя. Вы сами нам рассказывали о них… Были они, теперь наш черед пришел.
— Уж не вас ли с Яковом тут оставить решили? Куда уж там — подпольщики! — В голосе отца дрогнула злая насмешка и вдруг оборвалась гневом: — Сами надумали! Игру затеяли! Ох, какими же дурнями вы у меня выросли!.. У тех же оружие было, ор-га-ни-за-ция! А у вас что? Как цыплят, передушат вас… Человек один… человек один ничего не может!
Отец разволновался, зашелся долгим и трудным кашлем. Яша улучил момент, прошептал Алексею на ухо:
— Зачем разговор затеял? Волновать его нельзя, сказать правду — тоже.
Алексей тихонько отстранил Яшу ладонью, подождал, пока отец придет в себя.
— Вы же говорили, батя, что мы — Гордиенки: гордые, значит, сидеть сложа руки не имеем права. Так я вас понял? А организация будет.
— Будет, — устало передразнил отец. — Вы думаете, это так просто? Будет! Объявление на углу Дерибасовской вывесите о наборе в организацию, что ли?.. Сами погибнете и других погубите.
— Да не можем же мы, батя, рассказывать вам… не имеем права… — чуть не плача с досады, выговорил Алексей.
— Не можем, батя. Клятву дали, — подошел к самой постели Яша.
— Чего-о?.. Чего не можете? — испуганно и удивленно спросил Яков Кондратьевич. — Какую клятву?..
Он вдруг ослаб, притих, прикрыл глаза бледными веками и долго-долго лежал молча, о чем-то думая, вспоминая, взвешивая. Нервная дрожь пробежала по лицу. Плотно сжатые губы вздрагивали, и от этого большие усы шевелились. Наконец, Яков Кондратьевич глубоко вздохнул, нащупал Яшину руку, сжал:
— Трудно вам будет, хлопчики… Ой, трудно. Труднее, чем нам в восемнадцатом…
— Знаем, батя.
— Знаете?.. Ничего вы не знаете, потому что в жизни все сложнее, чем вы думаете. Вообще дела в жизни не всегда идут гладко, а в подполье…
Отец умолк и долго испытующим взглядом смотрел на сыновей.
— Значит, не сами выдумали?
— Нет, батя, — тихо ответил Алексей.