В записях конца 90-х гг., опубликованных в журнале «Нёман» за 1997 г., Брыль пишет в основном о болезнях и кончинах своих друзей-ровесников: Василя Витки, Анатоля Велюгина, Пимена Панченко, Максима Танка, о последних и о самых запомнившихся встречах с ними. В его записях появляются сны, где он снова встречается с дорогими ему коллегами-писателями, которых уже нет. Желание вспомнить трогательные подробности, собственное бессилие в утешении и желание отдать должное, сказать что-то очень важное, известное только ему, движет его пером. Скорбь, но не отчаяние, доминирует на этих страницах.
Следующей, последней прижизненной книгой писателя стала «Блакітны зніч» (2004). Книга написана после кончины жены писателя, и могла бы называться «книгой потерь», однако его преданность семье, детям и внукам удивительна, все подлинные ценности жизни совпадают с традиционным крестьянским сознанием. В книге приводятся его военные письма, написанные невесте, а потом и жене, записи о детях, особенно о маленьком сыне, — писатель стремится заново пережить и перечувствовать лучшие мгновения жизни и в этом находит утешение.
Подведем итог: главное отличие писательского феномена, именуемого Янка Брыль, от его сверстников-современников по белорусской литературе — в его равномерной направленности, равноудаленности от востока и запада, от России и Польши. Что дала ему его биографическая и творческая «включенность» в две родственные культуры? Два определяющих качества. От польской литературы Брыль унаследовал душевное изящество, сдержанность, его открытость имеет свои границы, которые в некоторые моменты могут показаться читателю холодностью, отстраненностью, если бы не терпимость, никогда не покидавшая автора, если бы не мудрость его человечности. Эти же свойства можно назвать особой интеллигентностью сельского жителя, потому что и в своем творчестве, и в жизни Брыль производил впечатление исключительно интеллигентного человека. А от русской литературы, в особенности от Толстого, на всех очень непростых этапах жизни и творчества хранились в нем четкие моральные ориентиры, точная выверенность всего написанного самой строгой, почти библейской моралью. При этом по всему внутреннему складу он остается человеком века Просвещения, в котором присутствует легкая антирелигиозная, но ни коем случае не атеистическая компонента. Так, в романе «Птицы и гнезда» (1964) молодой Алесь Руневич вспоминает сцену из детства, как они со старшим братом пародируют в своей хате церковную службу, как их застала мать, и как им с братом попало. Автор с уважением относится к вере своей матери, но в романе долю собственного скепсиса при этом воспоминании не скрывает; на протяжении жизни это отношение не слишком меняется. В самых последних своих заметках, повествуя о гибели родных и самых близких друзей, он имеет мужество оставаться самим собой, не следуя «моде» на веру.
И — контрапункт к вышесказанному — цитата из А. Эйнштейна, которую приводит в своих записях Я. Брыль: «.Моя религиозность в смиренном восхищении безмерно величественным духом, который приоткрывается нам в том немногом, что мы, с нашей слабостью и скоропреходящей способностью понимания, постигаем в окружающей действительности. Нравственность имеет громадное значение для нас, а не для бога. Люди моего склада считают мораль чисто земным делом, хотя и наиболее важным в области человеческих отношений».
Эта цитата — одна из немногих — приводится в книге без всяких комментариев.
У такого прилежного читателя, каковым является Брыль — а многие страницы его записей представляют собой подлинный дневник прочитанного, — вопрос о литературных влияниях и взаимодействиях решается значительно проще. Вернемся к раннему роману писателя «Птицы и гнезда». Представляется важным, что к началу войны Янка Брыль был знаком с романом Э. М. Ремарка «На западном фронте без перемен». Подтверждение — в его книге «Сегодня и память»: «В отличие от многих, с кем я сидел в польских окопах или ходил на немецкий огонь, я уже знал антивоенное слово Толстого и Гаршина, Ремарка и
Гашека. Книги «На западном фронте без перемен» и «Приключения бравого солдата Швейка» говорили о том, что было совсем недавно, казалось — только вчера». Это подтверждает впечатление, которое возникло при чтении романа: интонации автора до боли знакомы, сразу вспомнился роман Ремарка, одного из самых читаемых авторов в шестидесятые годы двадцатого века. Можно предположить, что юный Брыль, столкнувшись на собственном опыте с перипетиями новой войны уже в 40-м году, когда Германия напала на Польшу, имел возможность выстраивать свои впечатления «по Ремарку»; опыт прочитанного до войны романа ему в этом очень помог.