— Ну вот, пользуйся случаем. Девушка-то, ух, какая! А?
— Да в том-то и дело, что ух…
— Нравится?
— Ага, — смущается Герасим. — Поэтому-то и не хочу вот так… ну, так…
— Да, понял я. Самому бы стрёмно было. Неприятно, когда понравившаяся девушка видит вялую сосиску, а не боевой хрустящий огурец.
— Так все как раз наоборот, — недовольно ворчит больной. — Она как дотронется до меня, так он сразу встает, как будто бы на него никакой наркоз не действует…
— Правда? — хохочу я. — Ну так это ж хорошо, Герыч! Тем более, дай ей подержаться.
— А вам бы только поржать, — упрекает меня друг.
— Глупо стесняться, Герыч. Мужик, на то и мужик, чтобы стояк каменный был. Хочет посмотреть — покажи, хочет потрогать — дай потрогать.
— Подумает, что я маньяк какой-то… — неуверенно спорит Герасим.
— Брось ты это: подумает, не подумает. Если нравится девушка, то действуй решительно. Как придет следующий раз и потянется к тебе, ты не теряйся, а обними, да и целуй.
— Ага, и в лоб сразу получу, — закатывает он глаза.
— Получишь, если под юбку к ней полезешь. А если нежно поцелуешь — она и растает, — советую я, доставая из сумки лакомства, которые собрала Нина. — Девушки не любят, когда к ним под юбку лезут, а поцелуи любят, а еще любят решительных, но нежных. А даже если и в лоб получишь — не беда. Ты ж в больнице, так что лоб твой сразу вылечат. Зато будешь знать: если ответит на поцелуй, значит, нравишься ты ей. Вот, смотри, сколько тут вкуснятины, и все для тебя. Голодный?
— Что там? — с интересом рассматривает он контейнеры из ресторана. — Уау! Супер! Конечно, голодный. Больничная еда, сами знаете, какая.
Я помогаю сервировать импровизированный столик, встроенный в койку и наблюдаю, как Герасим, смакуя, начинает подкрепляться.
— Миша звонил, сказал, что они со Светой и Пашкой заедут сегодня, — жуя, начинает он. — Рассказал мне вкратце, что да как там было после задержания. А как Катерина Андреевна? Она тоже в больнице была, мне сказали.
— С ней все будет хорошо. Трещина в ребре. Запеленали ее в бандаж и родители забрали сразу, — отвечаю я. — А тебе, Слава, огромное спасибо. Спас ты ей жизнь. Я перед тобой в долгу.
— Да ладно, Кирилл, вы ведь с Мишей однажды тоже меня спасли, помните? К тому же, я виноват, что не доглядел, что украли их. А моя работа была — охранять ее. Так что…
— Все равно, Слав, ты ее закрыл собой — никогда этого не забуду, — жму руку друга, а он смущается. — Скажи, что тебе надо здесь для комфорта — все доставят. Будешь отдыхать, как король, — улыбаюсь я.
— Да все есть, вроде. Вон, телек на стене — буду кино смотреть. Жаль только, что один в палате — не с кем за жизнь потрещать.
— Телефон у тебя зачем? Я тебе денег залил на счет, так что, хоть с Америкой разговаривай. А в палату к тебе специально никого не положат, чтоб никто не докучал и не будил ночью храпом.
— Ну ладно, может, оно и к лучшему…
— Вот и я говорю, что к лучшему. С Варварой-то удобнее наедине, а? — подмигиваю я.
Он чуть улыбается и краснеет уже более здоровым румянцем.
— Хорошо бы… — а потом, вспомнив что-то, спрашивает. — А вы же в Италии должны быть сейчас? Почему не поехали? Собирались ведь.
— Ой, Герыч, не спрашивай. Потом все расскажу. Сегодня вот… поеду к Кате… Там все сложно было, — отвожу я взгляд и смотрю в окно.
Молчим несколько минут. Герасим не спешит лезть мне в душу, а я не хочу пока об этом говорить, ведь сам еще не знаю, как после всего произошедшего, примет меня Катюша.
В дверь палаты стучат и, дождавшись ответа «заходите», входят две женщины с девочкой лет семи — родственники Герасима.
— Ну ладно, Герыч, поправляйся. Заеду еще, как время будет. Если что потребуется — звони, — говорю я, вставая и освобождая место для следующих посетителей нашего героя.
Глава 37
Катя
Бок еще болит, и вдохнуть полной грудью я не могу, но уже второй день пытаюсь не лежать тупо в кровати, а чем-то занять руки и мозг. А в голове мысли — одна другой противнее. Память, как палач, подкрадывается и рубит острым топором по самому сердцу.
Мама доверила мне делать тесто для торта. Зачем ей торт понадобился сегодня? Хочет сделать что-то вкусное для меня? Ерунда. Сладкое тут не поможет.
Стою в кухне, помешиваю ложкой вязкую субстанцию, а в памяти всплывает тот день в больнице, когда я проснулась одна… совсем одна. Первой мыслью было то, что с Кириллом что-то случилось, поэтому он не приходит. Его телефон не отвечал, как и Мишин, и Светин и Герасима. Других номеров в моем аппарате не было, и оставался только один шанс хоть как-то узнать про Кирилла — дозвониться в его офис.
Но когда пришел папа, этот вариант отпал сам собой. Я выслушала долгую речь о том, что я безмозглая дуреха и влипла в историю по глупости, а он предупреждал! О том, что больше никогда Кирилла Рузанова в моей жизни не будет. Что я немедленно собираюсь и еду с папой к ним домой.
Возразить мне не удавалось, поскольку грозный голос отца буквально припечатал меня к больничному матрасу. На мой робкий писк: «Я поеду в свою квартиру», я выслушала все по второму кругу и, когда мой родитель, наконец, закончил «добивать» меня, я сдалась. Боль в боку усиливалась с каждым глубоким вдохом, боль в сердце — с каждой репликой отца.
Он не стеснялся в выражениях и распекал Рузанова и «его шайку» так, что услышь все эти обвинения самые отъявленные негодяи и рецидивисты округи, с гордостью бы предложили Кириллу вступить в их порочный круг друзей.
Спорить с отцом не было сил, поэтому я смиренно согласилась поехать к родителям, лишь надеясь, что мама не будет так строга со мной. Она обнимет, пожалеет, утешит…
Но что значит папина фраза: «Рузанов навсегда исчезнет из твоей жизни»? С ним что-то случилось? Тогда я даже подумала, что он мертв.
Приехав в родительский дом и запершись с мамой в моей комнате, я сквозь слезы рассказала ей все с того момента, как мы познакомились с Кириллом. Ну, конечно, без интимных подробностей, а так, вкратце. Заостряя внимание лишь на тех моментах, где мы с ним были счастливы вместе.
— …и мы в Италию собирались, во Флоренцию… там он хотел меня замуж позвать… — уже не сдерживая рыдания, закончила я.
— Не плачь, милая, — утешала меня мама, обнимая и поглаживая по нечёсанной голове. — Все будет хорошо.
Поверить бы мне в эту фразу: «Все будет хорошо». Может быть, но кому хорошо-то будет? Отцу? Да, я буду сидеть под домашним арестом, он будет спокоен, что я не влипну в очередную ужасную историю, и да, ему будет хорошо. А маме? Она тоже будет чувствовать это «хорошо», наблюдая меня рядом с собой. А вот будет ли хорошо мне?
Я не могла понять, почему ничей телефон не отвечает. Даже Варин аппарат был отключен. Но она может быть на смене в больнице, тогда да, тогда отключен, потому что им запрещено болтать по телефону на работе. Собиралась перезвонить ей позже.
Варя позвонила сама и я была ужасно рада ее слышать. Она налетела на меня со свойственной ей безудержной эмоциональностью, я даже не успевала вставить ни слова. Но из ее монолога я хотя бы вкратце узнала о событиях той ночи, когда меня привезли в больницу в отключке.
— Кать, родная моя! Ты жива! Господи! Как я рада! Я ищу тебя по всей больнице уже час. Хорошо, что с тобой все в порядке. Родаки забрали, да? Ой, твой папань тут нашумел — никто не забудет! Девчонки говорили, что он и некто темноволосый голубоглазый, я так поняла, Кирилл твой, всю ночь в коридоре басом громыхали, спорили. Твой папань наезжал на него нехило! Но никто толком не может сказать, чем там у них все закончилось. Но трупы, говорят, не выносили, значит оба живы. А я на смену пришла, мне в двести четырнадцатую палату послеоперационного завезли, сказали, что девушку спасал и пулю в грудь получил. Я смотрю — это же твой телохранитель! Сразу мысль — тебя от пули закрыл. А-а-а! Я в панике кидаюсь по всем: «А Васильева где? С ней что?» Никто толком не может ответить, только дежурная ночной смены мне рассказала, что тебе томографию сделали и рентген, запеленали в бандаж и утром тебя родители забрали.