— Да, Варь… — пыталась я вставить свои пять копеек, но это было невозможно.
— Я бегом к тому Герасиму, — взволнованно продолжала Варя, — смотрю, нормально — крепкий, все показатели в норме, выживет, значит. А ты знала, что его на самом деле Мирослав зовут, а фамилия Герасимович? Прикинь, Мирослав написано в карте. Красиво, а?
— Да, — соглашалась я, а сама все думала, что ночью в больнице мой папа на Кирилла ругался. Ну и, конечно же, ясен перец, о чем был разговор. Я из-за Рузанова попала в опасную ситуацию, чуть меня не убили, и все в таком духе… Хорошо, что Герасим, то есть, Мирослав, защитил. Ой, мля-я-я, он ведь меня закрыл своим телом. А если бы его насмерть?! От ужаса до сих пор волосы стоят дыбом. Вспомнила: точно, перед выстрелом видела перед глазами синюю куртку Герасима, и он был не в бронежилете. Герасим, Мирослав, я обязана тебе жизнью!
Но постойте, Кирилл был там, рядом со мной. Не бросил меня. Но папа… папа его выгнал. Вот хрень какая! Слезы сами наворачиваются на глаза, а в сердце проникает невыносимая боль.
Я люблю его. Как мне без него жить теперь? Он ушел и отрезал меня от своей жизни…
Сегодня я знаю, о чем был их разговор в больнице, но от этого знания легче не становится.
Медленно помешиваю тесто для торта, пытаясь восстановить дыхание и унять дрожь в руках.
— Катюша, милая, не надо плакать, — мама подходит и обнимает за плечи. — Ты же слышала, как я ругалась вчера на папу. Он обещал все исправить.
— Мам, а если Кирилл не захочет? Если обиделся… если… — горло сжимает ком отчаяния и я не могу договорить.
— Если папа не сможет все исправить, не волнуйся, я поеду и поговорю с твоим Кириллом. Он же умный, он все поймет…
Телефонная трель обрывает наш разговор и я бросаюсь к своему аппарату. Может это Кирилл?
Снова Варя. Я вздыхаю разочарованно и отвечаю.
— Катюха, твой к Славе приходил. Выглядит — краше в гроб кладут, — шепчет она.
— Кто, Слава? — спрашиваю я, не понимая, кто там в гроб собрался.
— Да нет же, Кирилл твой, — чуть громче, но все еще шепотом сообщает она. Видимо, спряталась в подсобке, чтобы мне позвонить втихаря. — Глаза красные, запавшие, исхудавший какой-то. Видно, бессонные ночи были, переживал. А ты как, Кать?
— Я тоже переживаю, — признаюсь я подруге. А кому ж еще признаться, если не ей.
Ухожу в свою комнату, чтобы спокойно поговорить без свидетелей.
— Эх, жаль, я была занята, и не поговорила с Кириллом, — сокрушается Варя, а я вспоминаю, что слышала запись разговора отца с Кириллом и мой родитель «выбил» из него клятву: «Не приближаться ко мне и исключить всяческие контакты».
Что тут Варя скажет ему теперь? Чего попросит? Если Кирилл дал слово — он его сдержит.
Мама вчера закатила скандал отцу, ругалась на него из-за какого-то происшествия в прошлом. Я так и не поняла, что там у них произошло еще при Советской Власти, но видать, батяня шибко облажался, а мамуль его простила тогда. Но вчера вспомнила и накричала на него. Почему? Странно все это. И ведь никто толком не ответил, когда я спросила: «Чего скандалите?»
— Катюх, я после своей смены останусь еще на несколько часов, наверное, до полуночи. У нас медсестер не хватает. А я не хочу Славу оставлять одного — вдруг ему хуже станет. А завтра я к тебе приеду. Поговорим.
— Варь, скажи Герасиму, то есть Славе… скажи, что я очень благодарна ему.
— Ой, Кать, конечно, скажу. А можно, я его за тебя поцелую? — хихикнув, спрашивает она.
— А твой хирург не заревнует?
— Да ну его, хирурга. У него были все шансы, а он не воспользовался, а теперь еще стал холодным, как ледышка. Я ему эклерчиков, а он мне: «Не пора ли вам, Варвара, возвращаться на пост?» — кривляясь, басит подруга. — Так что — ну его! Когда у меня тАкой ахренительный больной в койке лежит. Вот прямо сейчас пойду и поцелую.
— Да, Герасим симпатичный, — соглашаюсь я. — И такой… такой…
— Мужественный, — находит подходящее слово Варя, а потом продолжает. — Сильный и смелый. И такой соблазнительный, когда почти голый под одеялком прячется. Хи-хи… Раньше я не обращала на него особого внимания, потому что он старался «не отсвечивать», где-то рядом с тобой топтался, а близко не подходил. А сейчас, Катюха, я его разглядела. У-у-у! — опять восторгается подруга, а потом признается. — И честно, вот к нему бы заявилась среди ночи, типа ошиблась адресом и, как мы с тобой прикалывались, помнишь, попросила бы его чайком меня напоить и обогреть. Он бы точно не выставил за дверь.
— Это, да, — соглашаюсь я. — Есть в нем что-то такое, что располагает к доверию. К такому за защитой и «сугревом» обращаться не стыдно.
— Ладно, Катюх, пойду уже. А то меня хватятся, и ругаться будут. Если что, звони, приеду завтра.
Закончив разговор с Варей, ложусь на кровать и утыкаюсь в подушку. Отдаленно слышу шум у входной двери и тихий голос отца. Не буду выходить. Не хочу с ним разговаривать. Хочу остаться одна, жалеть себя и злиться на него. А еще хочется тешить себя надеждой, что когда-нибудь еще увижу Кирилла.
Вспоминаю, что еще недавно я пыталась не влипнуть в чувства к нему. Надо было еще тогда найти способ отгородиться от него. Да, где там?! Разве это было возможно? Как он был настойчив, как добивался встреч со мной! И что теперь? Неужели он вот так, просто может вычеркнуть все это из памяти и жить дальше?
Знаю, что отец должен был сегодня, после визита в Министерство обороны, заехать к Кириллу в офис. Должен был, но сделал ли это? Может, его гордость не позволила пойти к Рузанову со словами: «Я был не прав». Отец ведь вернулся один.
Невольные слезы уже проложили мокрые дорожки на щеках и мне приходится вытирать их рукавом халата.
Где сейчас твоя настойчивость, вредный Котяра?! Ты всегда шел напролом, делал то, что хотел, и плевать тебе было на мнение других. Почему сейчас ты отступил? Согласился с отцом, что без тебя мне будет лучше, спокойнее и безопаснее? Зачем ты согласился?
Хотя, что я себя терзаю? Ведь с самого начала было понятно, что поиграет со мной, а потом бросит. И вот, насупило это, то самое «потом».
Не знаю, как долго валяюсь уже, прокручивая тяжелые, липкие и горькие мысли. Хочется вообще выключить мозг и остаться в полной тишине и в полной темноте. Но нет у меня кнопки «off», а жаль…
Слышу, как родители тихо переговариваются, под их ногами скрипят половицы, а в мою комнату потихоньку просачивается ванильный аромат пекущегося в духовке торта.
Уют родительского дома. В другой день, в хороший день, я бы обрадовалась, что у меня есть этот уютный родительский дом. Но не сегодня… Сегодня это все кажется просто издевательством над моей бедной душой. Они там вдвоем на кухне, им там хорошо, они любят друг друга и они вместе, а я тут слезами заливаюсь. Несправедливо!
Я что чувствую себя бедной, несчастной, брошенной, никчемной, мелкой … мышью?! Мля-я-я! Да нихрена! Я бандитов так не испугалась, как гнева отца. Да, не может быть! Вот бандиты бы убили — их надо было бояться. А отец? Он же не убьет, даже если я пойду против его воли. Так, а ну воспрянем духом!
Сажусь на кровати и ожесточенно вытираю слезы. А ну, мышь-самурай, просыпайся уже, взбодрись! Сейчас выйду на кухню и выдам все, что думаю по этому поводу. И пусть он попытается меня перебить своим басом — я его перепищу все равно! Высокие децибелы еще никто не отменял! А завтра к Кириллу в офис поеду. Сама. И скажу, что все его клятвы моему папочке любимому — отменяются! Тогда, только тогда, если бросит меня Рузанов, вот только тогда буду слезы лить.
Вытерев мокрые щеки, воинственно настроившись, направляюсь в кухню. Но стоило мне только выйти из комнаты, как раздается стук во входную дверь. Громкий такой стук, решительный. Замираю на пороге своей комнаты, прислушиваюсь. Кто там так барабанит?
Слышу, как отец пошлепал тапками к входной двери. Через минуту все шумы заглушает басистый диалог.
Незнакомец:
— Доброго вечера, Андрей Данилович!