«Уронили мишку на пол,
Оторвали мишке лапу,
Откусили мишке ушко,
И вспороли мишке брюшко».
Вот тогда мне стало страшно. Действительно страшно. Но не за себя. За Наташку и дочку. В тот же вечер я их в Крым отправил. Посадил на поезд до Симферополя. Договорился, что там встретят и отвезут в санаторий Министерства Обороны. Охрана там и все дела… Только не доехали они до санатория. Сняли их с поезда бандюки эти, мать их так! Сняли и увезли куда-то. А от меня потребовали закрыть дело.
На этом генерал умолкает и рассматривает свой пустой фужер. Зацепил он меня своим рассказом, поэтому беру бутыль, наливаю нам еще по пятьдесят и жду продолжения.
— А как дело закрыть? Уже никак. Колеса завертелись, паровоз тронулся. Много народу уже к расследованию подключилось. Куда их всех денешь? Как им рты теперь закрыть? В общем, искал я выход, понимая, что мне «жопа», в любом случае. Если отступлю — мои погоны полетят и моих подчиненных тоже. Да, хрен с ними, с погонами! Дочка с женой — вот все, ради чего стоит жить. Как их спасти теперь? — генерал снова вздыхает и я вижу, как подрагивает его рука с фужером.
Видно, воспоминания до сих пор болезненны, хоть и времени прошло немало.
— Смирнов… Знаешь, дед твоего друга, Дмитрия Смирнова, он тогда в КГБ высокую должность занимал. К нему я кинулся, пробился. Буквально, силой пробился. Выслушал он меня, покачал головой и говорит: «Расследование преступлений военнослужащих не в нашей компетенции. Так что, извини…». А я ему: «Преступления военнослужащих — это преступления против государства. Что может быть важнее армии в государстве? Государственная безопасность под угрозой», ну, и все такое. В общем, уговорил я его. Совместными усилиями моего ведомства и КГБ нам удалось найти и освободить Наташку с Катюшкой, а также завершить расследование и посадить виновных в смерти солдат.
Генерал замолкает, а я жду продолжения. Не просто так он мне рассказал эту историю из своей жизни.
Снова пригубив коньяк, мужик вздыхает и продолжает:
— Катюша не помнит, что и как там было. Это хорошо. А Наташа… Она никогда мне этот случай не вспоминала и не жаловалась, хотя, уверен, была напугана до смерти. А вчера она мне вспомнила. Да так вспомнила, иттить… Как танком по мне проехала! Всегда такая тихая была, даже спорила редко. А вчера, как на метлу села, ей Богу! Отчехвостила меня — еле утихомирил. И условия мне поставила…
Я уже догадываюсь к чему клонит генерал, но млять, я ж тоже хочу «отыграться». Предполагаю, что извиняться будет, или хотя бы намекнет на извинения. И я молчу, только бровь моя вопросительно поднята.
— Ладно, — он ставит пустой фужер на стол и направляется к двери.
Не понял? Это все? Моя вторая бровь взлетает на уровень первой.
— Не сердись на меня, программист… — говорит он, останавливаясь, но не поворачиваясь ко мне. — Я за дочь испугался.
Он берет свою фуражку и, наконец, поворачивается ко мне лицом. Взгляд серьезен и холоден. Разве так извиняются?! Он точно, зараза, глыба льда!
— Ты знаешь, где мы живем. К ужину Наташа обещала торт испечь, ее фирменный, вкусный.
Он привычным движением надевает фуражку, центрует ладонью и замирает на секунду, глядя выжидательно. Ждет ответа? Что ж, я отвечу! Я, мать твою, так отвечу сейчас!
Так, Кирилл, голос настроить пониже, как учил меня преподаватель по вокалу и в бой!
— Вы мне душу вырвали в той больнице! — теперь уже мой бас звучит угрожающе. — Разметали в клочья и растоптали своим кирзовым сапогом! Вы, ваше благородие, заставили меня отказаться от любимой девушки, выбили из меня клятву не приближаться к ней и исключить всяческие контакты! Но вы не только мое сердце порвали. Вы подумали о том, что Катя почувствовала, когда я не пришел, не обнял, не утешил, не забрал ее из больницы?! Я должен был быть с ней рядом! И я был бы там с ней, каждую грёбанную минуту! Если бы не вы, она бы знала, что я люблю ее, что не брошу, что я благодарен ей за ее смелость и мужество! Вы убивали не только меня, вы убивали и ее тоже!
В течение своего монолога я в ярости приближаюсь к генералу, готовый вцепиться в его мускулистую шею. Единственное, что меня останавливает — он все-таки отец Кати, и задуши я его сейчас, она может расстроиться. Но я позволяю себе подойти почти вплотную и упереть свой кулак ему в грудь. И пусть эта ледяная глыба стоит здесь, не шелохнувшись, я, млять, выскажу все до конца.
— Она должна была знать, что я прочувствовал каждое мгновение ее страха и ужаса, когда ее похитили! Она была храброй и находчивой, и им со Светой почти удалось сбежать от бандитов! И она должна была знать, что все это не напрасно, что я с ней, что я безоговорочно делал все, что требовали похитители — отдал бы все, ради ее спасения! Но она проснулась и не увидела меня. Я не пришел, не обнял, не пожалел ее, не объяснился, не похвалил за храбрость. Я повел себя, как последний мудак, когда уехал из больницы, и только потому, что вы вместе с моей душой вырвали из меня клятву больше никогда не приближаться к ней! А теперь вы, вот так запросто, зовете меня на ужин?! Типа, ничего, нахрен, не произошло?! Вашу мать!!!
Мне не хватает воздуха, а сердце колотится где-то в области горла. Я замолкаю и делаю большой вдох.
— Она знает, — спокойно отвечает мне глыба льда. — Она слышала запись нашего разговора. Она все поняла.
Я рычу от злости и от желания врезать по этой ледяной физиономии. Но сдерживаюсь — как ни крути, ударить будущего тестя не могу.
— Вот что, — я все еще держу кулак у его груди и даже нажимаю чуть сильнее. — Передо мной можете не извиняться. Но я приеду и прослежу, чтобы вы, ваше благородие, господин генерал, извинились перед Катей.
— Договорились, — ледяной ответ, быстрый четкий поворот через левое плечо и глыба льда чинно скрывается за дверью моего кабинета.
Я стою и перевожу дыхание, хватаюсь за ворот рубашки и, развязав галстук, расстегиваю несколько пуговиц. Понимая, что сейчас мне бы пара литров холодной воды не помешала, выхожу в приемную, где тут же Нина бросается меня обнимать.
— Кир, родной! Как ты его! Молодец!
Меня начинает потряхивать от нервного срыва. То есть, я сейчас должен был быть рад, что могу снова увидеть мою Конфетку, обнять ее, поцеловать… но меня трясет от злости.
— Нина, дай воды… холодной… — хриплю я ей в ухо.
Она ослабляет хватку, отстраняется, смотрит на меня изучающе, потом устремляется к холодильнику, который находится в кухне за перегородкой.
Я мешком валюсь на стул для посетителей. Двое охранников, которые наблюдали и слышали все, остаются в приемной и один из них передает по рации: «Все в порядке. Отбой».
— Тебе, может, скорую вызвать, а, Кир? — спрашивает Нина, когда я беру из ее рук пластиковую бутылку и присасываюсь к горлышку.
— Мне… — бульк, бульк, вода вливается в горло, а когда дыхания уже не хватает, опускаю бутылку и вдыхаю глубоко, — цветы закажи… два букет. Шампанское еще, ну, то сладенькое… и… — бульк, бульк, еще пара глотков и я вытираю небритый подбородок рукавом, — найди то кольцо. Помнишь, что я чуть не выбросил в окно. Оно где-то тут падало…
— Помню, конечно, как ты тут брюликами разбрасывался в сердцах. Я его в твой сейф положила, там, в кабинете.
— Хорошо, — я откидываюсь на спинку стула и закрываю глаза. — Пусть водитель ждет меня в 16:00. Сам за руль сегодня не сяду.
— Правильно. Хорошо, все будет сделано, — Нина проворно ныряет за свой стол и начинает стучать пальчиками по клавиатуре.
— Звонила в больницу? К Герасиму уже пускают? — спрашиваю я, наблюдая за девушкой.
Она похорошела. Чуть округлилась вся, но ненамного, а стала более женственной и привлекательной. Тут же подумал о том, что Катя тоже станет такой, и будет еще более желанной.