3. Конечно, римляне в подобном представлении следуют примеру афинян, у которых была некая блудница по имени Львица [Leaena], избавившая их от тирана, а поскольку статую блудницы нельзя было помещать в храме, там установили изваяние животного, чье имя она носила. 4. Итак, как одни соорудили памятник, основываясь на имени [женщины], так другие — на ее занятии. Именем последней был назван также праздник и учреждены Ларенциналии. 5. Но римляне почитали не только эту блудницу, но и Фаулу, которая, как писал Вер — рий,[175] была любовницей Геркулеса. Сколь же велико, надо полагать, то бессмертие, которое даже блудницы обрели! 6. Флора, нажив распутным занятием великие богатства, назначила своим наследником народ и оставила ему все свое имущество, на годовую прибыль от которого празднуется с организацией зрелищ ее день рождения, который называют Флоралии. 7. А поскольку это показалось сенату постыдным, он решил взять от имени его смысл, чтобы придать непристойному празднику некое достоинство. Вообразили, что она богиня, которая правит цветами [floribus], и ее следует задабривать, чтобы плоды смоковниц и винограда наливались зрелостью. 8. Исследуя это обстоятельство, поэт в Фастах сообщил, что Флора была небезызвестной нимфой, которая именовалась Хлорой, приходилась женой Зефиру, и как бы в качестве приданого получила от мужа власть над всеми цветами.[176] 9. Описывается это достойным уважения образом, но верить этому постыдно и нечестиво: мы не должны впадать в заблуждение подобного рода, когда открылась истина.
10. И вот устраивают те празднества со всей разнузданностью, сообразно памяти о той блуднице. Ведь кроме срамных слов, которыми обнажается вся непристойность, те блудницы, которые исполняют во время празднеств пантомиму, освобождаются также, по требованию народа, от одежд и перед народом исполняют полные непристойностей пляски. 11. Статую [Венеры] Очистительницы [Cloacinae], найденную в большой сточной канаве [cloaca], Таций причислил к божественным, а поскольку неведомо было, чье это изображение, то дал ей имя того места, [где нашел ее]. Тулл Гостилий придумал Страх [Pavorem] и Смятение [Pallorem] и почитал их.[177]12. Что же мне сказать об этом, кроме того, что он удостоился, как обычно хотят, постоянно иметь своих богов рядом с собой? От этого поступок М. Марцелла с обожествлением Чести [Honoris] и Доблести [Virtutis] различается именами почитаемых богов, но не отличается по смыслу.[178] 13. С той же бессмысленностью сенат поместил среди богов Ум [Mentem], каковым если бы сенат действительно обладал, никогда бы не установил богопочита — ние такого рода. 14. Цицерон говорит, что Греция последовала великому и смелому совету установить в гимнасиях статуи Похоти [Cupidinum] и Любви [Ашогиш]. Он, очевидно, льстил Аттику или же посмеивался над близким ему человеком. 15. Конечно, это следовало называть не великим советом, но несчастной и горькой извращенностью распутных людей, которые у детей своих, которых должны были обучать высокой нравственности, пробуждали сладострастие юношества. Они хотели, чтобы почитались боги бесчестий, причем в тех местах, где нагие тела открыты растлевающим взорам, и в том возрасте, когда чистый и наивный юноша скорее может быть пленен и попасть в сети [сладострастного обмана], чем проявить осторожность. 16. Что удивительного, если все бесчестия пошли от этого народа, у которого сами пороки освящены религией, и от них не только не уклоняются, но и почитают их? И потому к этому сказанному Цицерон, будто бы рассудительностью желал превзойти греков, прибавил: «Ведь обожествляться должны добродетели, а не пороки».[179] 17. Если ты признаешь это, о Марк Туллий, видишь ли ты, что злодеяния граничат с благами, и в душах человеческих они более сильны? Если ты противишься тому, чтобы обожествлялись пороки, пусть ответит тебе та самая Греция, что она почитает одних богов, чтобы те помогали, а других — чтобы они не вредили. Это вечное оправдание, конечно, удобно тем, кто несчастия свои представляют в качестве богов, как римляне — Ржу [Rubiginem] и Лихорадку [Febrem].18. Если, стало быть, не следует обожествлять пороки, в чем я соглашусь с тобой, не следует также обожествлять и добродетели. Ибо люди не понимают сами и не ощущают, что не внутри стен или в молельнях, слепленных из глины, но внутри сердец те добродетели должны находиться, и они должны быть глубоко сокрыты, чтобы не быть ложными, как всякий раз, когда почитаются вне человека. 19. Итак, я смеюсь над твоим замечательным законом, который ты выразил в следующих словах: «Пусть почитаются те [достоинства], благодаря которым человек получает доступ на небо: ум, доблесть, милосердие, верность — и пусть воздвигаются ради прославления их храмы».[180] Однако эти [достоинства] не могут быть отделены от человека. 20. Если уж и следует их почитать, то в самом человеке. Если же они вне человека, зачем нужно почитать то, чего ты не имеешь? Конечно, следует почитать доблесть, а не изображение доблести. И следует почитать не с помощью каких‑то жертвоприношений или воскурения, или торжественных молитв, но с помощью одного лишь стремления к ней и сохранения ее. 21. Ведь зачем еще нужно почитать доблесть, кроме как для того, чтобы она поселилась в душе и пребывала там? Ибо каждый, как только начинает желать этого, достигает [желаемого]. Только таков культ доблести, ибо никакой другой религии и другого почитания не следует иметь, кроме религии одного Бога. 22. Так зачем нужно, о мудрейший муж, занимать места излишними сооружениями, которые могли бы послужить на пользу людям? Зачем назначать жрецов, которые будут почитать пустое и бесчувственное? Зачем приносить жертвы? Зачем идти на столь великие траты для изготовления статуй и почитания их? 23. Более прочным и более безупречным храмом является душа человеческая: она лучше украшена и скорее наполнена теми достоинствами. 24. Так нужно ли следовать этим ложным богам? Ведь кто таким образом почитает добродетели, т. е. кто следует за тенью и образом добродетелей, не может обладать теми истинными добродетелями. 25. Итак, ни в ком не может быть никакой добродетели, когда повсюду господствуют пороки; никакой верности, когда все делается ради себя самого; никакого милосердия, когда жадность проявляется к братьям и родителям и когда алчность влечет к яду и оружию; никакого мира, никакого согласия, когда вовсю свирепствуют войны или когда недруги доходят до кровопролития; никакой целомудренности, когда в необузданной страсти сплетаются разные полы и разные части тела. 26. И все же не перестают почитать то, что отвергают и ненавидят. Почитают же с благовониями и с показным трепетом то, что должны уважать в глубине души. Все это заблуждение произошло от пренебрежения первейшим и высшим Благом.
175
178
См.: