– Никто, – тихо сказал Стефан.
Вампир будто опомнился.
– Простите. Теперь я и вас задел.
– Ну что вы. Это я, кажется, обидел вас, рассуждая о том, чего не знаю…
Удивительно было, как оживала древняя, давно ставшая мифом история. Будто поднялась пыль со страниц дряхлого учебника. Войцеховский говорил о тех событиях так, будто был им свидетелем… а ведь, пожалуй, и был…
– Вы драго?
– Только частично. Но в моих венах течет кровь Михала – как и в ваших, князь. Глупо это отрицать и так же глупо с этим бороться.
С двоими вам все равно не справиться, это глупо…
Стефан снова погладил ладанку на груди.
– Что же вы так за нее цепляетесь? Поклоняетесь чужой Матери, в то время как вашей собственной матери такие же… адепты отрубили голову?
Слова его прозвучали горько – он и впрямь обвинял Стефана в предательстве.
Как будто других обвинений недостаточно.
– И если вы так упорны в своей вере, зачем же сражались против тех, кто нес вам Свет? Вы хотели жить, правда, князь Белта? Каждый из нас хочет жить…
– Я… – начал Стефан, но в нос ему снова ударил терпкий, стойкий запах крови; вспомнились тела в придорожной траве. Съездил на родину, ничего не скажешь…
Чтобы не думать об этом, он спросил:
– Я хотел узнать – кто тот ваш «родственник», которому я обязан протекцией при остландском дворе? Не мешало бы поблагодарить его…
– О, с той поры много воды утекло. Не думаю, что он все еще при дворе; да и в любом случае имя его ничего вам не скажет.
Стефан хотел было настоять, но вампир вдруг оживился:
– Вот мы и подъехали к границе. Что ж, до Стены я вас проводил, но дальше – заклинаю вас! – будьте же осторожны, племянник.
– Хорошо… дядя, – только и сказал Стефан; а в следующую минуту он остался в карете один.
Остаток дороги ему было о чем подумать. Не об анджеевцах – их оказалось неожиданно легко выкинуть из памяти, как и женщину в черной шали на перекрестке дорог. Образы эти развеялись вместе с ночью и вспоминались смутно, как плохой сон, только рука саднила по-настоящему. Он баюкал ее неосознанно, занятый куда более реальными заботами. Стефан и до отъезда знал, что ему не рассказывают всего о Бялой Гуре, но теперь смог в этом убедиться. Ведь не сообщили ни о крамоле среди студентов, ни о бунтаре-священнике… Он отчасти понимал тайную полицию – сам бы не стал лишний раз напоминать о таком бывшему инсургенту. Тем более что бывших инсургентов, как оказалось, не бывает. Но если бы речь шла только о Бялой Гуре. А теперь поди узнай, какие еще иностранные дела скрывают от советника по этим самым делам.
Сделать вид, что ничего не заметил, не выйдет. Придется составлять оскорбленную записку в адрес Кравеца, заранее предвкушая, как будет над ней потешаться вся служба.
С другой стороны – хотелось бы знать, сколько из известного полиции известно самому цесарю…
Когда подъезжали к границе, в воздухе потянуло морозом. Как будто из-под Стены сквозило. Все-таки в Бялой Гуре была уже весна, а здесь зима доживала свои последние озлобленные дни. Словно дверь захлопнулась за Стефаном, когда карета миновала Стену и стражников с белесыми невыразительными лицами. Захлопнулась – и Мать знает на сколько еще отрезала его от дома. У пограничной деревни земля все еще сияла по-весеннему темными прогалинами, но позже повозка зачавкала по размытой подмороженной глине, а потом и вовсе выехала на нетронутый снежный наст. Стефан поежился, вытащил из саквояжа бумагу и чернила, кое-как пристроил на коленях. До столицы еще полтора дня пути, у него хватит времени на подробный доклад…
Он продолжал писать и в трактире, где остановились на ночь. Постояльцы давно затихли, безжалостно чадящие свечи догорели почти до основания, а перо все носилось по бумаге, подхваченное лихорадочным вдохновением.
Прискорбная ошибка, которую совершают Ваши слуги, желая лучше служить Вашему Величеству, в том, что, хотя Бяла Гура уже более века является в той же степени частью Остланда, что и любая другая его провинция, ее все еще рассматривают как завоеванную территорию. Все печальные случаи, о которых узнавал я от Ваших слуг и от моих соотечественников, подтверждают эту мысль. С населением завоеванного княжества надлежит обращаться со строгостью, если не с жестокостью, иначе не удастся удержать его в повиновении; трофеи следует немедля вывозить, чтобы в случае внезапного контрнаступления не лишиться полученных богатств. Бесчинства, творимые на чужой территории и с чужим народом, не будут оценены так сурово, как преступления, совершенные на родине. После восстания, в котором и автор сего имел несчастье участвовать, понятны сомнения в преданности некоторых из нас остландской короне. Но то отношение, что я описал выше, еще более вредит Бялой Гуре. Если с человеком вести себя подозрительно, напоминая все время о его порочности, он может вступить на порочный путь, лишь чтобы подтвердить чужое мнение о себе. Так же и провинция, с которой ведут себя как со вражеской территорией, может вспомнить о бунте.