А если бы это была "Мега", что недалеко от дома? Тогда свидетелями моего стыда могли стать знакомые. Например — Аристова. Да я скорее продам дьяволу душу и задницу, чем допущу подобное. Успею ещё наслушаться насмешек о несчастной брошенке.
Опускаюсь на корточки и принимаюсь проворно собирать разбросанные всюду продукты и замечаю, что делаю я это не одна.
Часть 2
Сначала я вижу его руки — красивые, покрытые сеточкой вен мужские руки, с длинными музыкальными пальцами и аккуратно подстриженными ногтями. Рука берёт упаковку мюсли и кладёт в пакет. Затем поднимает коробку фигурного печенья и отправляет туда же.
Я медленно поднимаю глаза, вижу его, и первая мысль — как же он хорош и… молод. Гладковыбритые щёки, ровный прямой нос, настолько идеальный, что не будь его обладатель парнем, я бы непременно решила, что над ним поработал пластический хирург. Но что особенно выделяется на его лице — нет, не губы — которые чуть пухлее, чем подобает мужчине, не крошечный шрам под левым глазом, это сами его глаза: ясные синие озёра, в которых плещется оценивающий интерес, азарт и та самая жажда жизни, что бывает только в молодости. Когда черпаешь эту жизнь горстями, а тебе всё мало и мало…
Глазеть так долго на постороннего человека — признак плохого тона. Опускаю свои самые обыкновенные ка́рие и бурчу:
— Спасибо за помощь, но я сама справлюсь.
— Мне не сложно, — и тут же, обращаясь к кому-то за моей спиной: — Аккуратнее, не раздавите наш апельсин.
Наш?!
Снова поднимаю на него округлившиеся глаза, и он, едва уловимо подмигнув, продолжает методично складывать продукты по пакетам.
Подмигнул? Серьёзно? Мне?! Да он не далее как только позавчера закончил институт! А у меня, между прочим, уже первые мимические морщины под глазами консилером замазаны.
Нет, если не рассматривать так пристально его однозначно молодое лицо, то в целом он выглядит явно старше своих лет.
Он сидит на корточках, но даже с этого ракурса видно, что парень очень высокий. Судя по размеру стильных кроссовок — а там все сорок шесть смело — метр девяносто, не ниже. Крепкие плечи обтягивает тонкий свитер очень хорошего качества — уж в чём-чём, а в тряпках я разбираюсь. Джинсы по-модному чуть подвергнуты на щиколотках, но ровно настолько, что это не выглядит раздражающе.
Холёный. Красивый. Но непростительно молод. Двадцать три, двадцать четыре — не больше.
— Вот, кажется, всё, — он засовывает последнее яблоко в пакет и по-хозяйски берёт мои сумки.
— Эй, вообще-то это мои покупки! — возмущаюсь, но его нахальный жест не остаётся неоцененным. Так дерзко, совсем по-мужски. Такими темпами далеко пойдёт.
— Помогу донести их тебе до машины.
— Тебе? Мы уже на "ты"?
— Хорошо, помогу "вам". Хотя, судя по возрасту, на "вы" ты не тянешь, — и осмотрел меня так, что к щекам прилил жар.
Никаких лобызаний глазами сисек и слюны до пола: быстрый выверенный взгляд чётко по стратегически важным местам любой женщины — губы, грудь, бёдра, ноги. Но то, как он это провернул, заставило меня, тридцатиоднолетнюю, рожавшую и уже много на своём веку повидавшую, впасть в ступор. Я смутилась.
Я смутилась от взгляда вчерашнего студента!
Оставив попытки отобрать сумки, равняюсь с ним и таки-да — глазомер меня не подвёл — высокий, не то слово.
— А на сколько тяну? Сколько ты мне дашь?
Наташа, ты что, блин, творишь?!
Он снова одаривает меня беглым, но продолжающим изучать взглядом, и красивые губы трогает совсем не детская улыбка.
— А сколько мне дашь ты?
Щёки не просто горят — они пылают. Помимо моей воли, вопреки всему. Я далеко не кисейная барышня и не краснею от слов секс, член или минет, но от взгляда этого парня я залилась словно девственница из сороковых в первую брачную ночь.
— Моя машина там, на подземной парковке, — игнорирую вопрос, впрочем, как и он мой, и намеренно опережаю его на два шага.
Мне нужно остыть и дождаться, когда сойдёт эта проклятая краска. Но как тут остыть, когда я буквально физически ощущаю его взгляд на своей заднице. Он смотрит на неё, оглаживает каждую округлость по отдельности.
Клянусь, я это чувствую, и это самое странное, что случалось со мной в жизни.
Он идёт сзади, но я ощущаю тонкий аромат его парфюма, слышу шорох шагов, и, кажется, воздух приобретает плотность. Становится густым, тягучим как патока.