Я смирилась с его ролью быть отцом на расстоянии в наших жизнях, даже привыкла. Когда я делала то, что не должна — когда жила той жизнью, которую бы он не одобрил, проще было иметь отца, который любит тебя, даже несмотря на то, что не хочет иметь с тобой близкие отношения. Его любовь была реальной. И я твердила себе, что только это имеет значение.
И теперь, смотря на него, спящего в своём любимом кресле, я действительно верила в это.
Он пошевелился, вероятно, из-за того, что я стояла, уставившись на него. Тяжёлые веки, дрогнув, поднялись, и папа потёр лицо своими большими огрубевшими руками.
Когда я была ребёнком, я была болезненно очарована его огромными руками. Как у механика, его руки были постоянно чёрными, испещрёнными грязью, маслом и всем остальным, над чем он работал. В конце смены он, спотыкаясь, вваливался в кухонную дверь, пахнущий оборудованием, над которым он работал, и покрытый жиром. Свои большие грязные руки он поднимал и устало здоровался с нами, а потом поворачивался к раковине и начинал их отмывать.
Теперь его руки были чистыми. Два года назад, когда он впервые заболел, ему пришлось уйти на пенсию. Тогда ещё это был не рак, но папа был слишком болен, чтобы поддерживать свой образ жизни постоянного физического труда. К счастью, его пенсия покрывала все медицинские расходы.
— Вера Мэй, — сонно пробормотал он.
— Привет, папочка, — произнесла я шёпотом, хотя он уже проснулся.
— Только пришла?
Я устало улыбнулась, мне кажется, такую же улыбку он дарил мне все те годы. Теперь наши роли поменялись местами. И это я притащилась домой после долгого рабочего дня, усталая и грязная. Одежда была залита краской. К этому времени уже засохшей, а кожа покрыта солёным потом от работы на жаре весь день.
— Да, — подтвердила я, зевая.
Усевшись на соседний диван, я закинула босые ноги на кофейный столик и откинула голову назад. Глаза закрылись без разрешения.
Его тёплый смех разнёсся по тихой комнате.
— Ты слишком рьяно взялась за дело. Ты ещё даже не открылась.
Я подняла одно опущенное веко и бросила на него суровый взгляд.
— Говорит мужчина, который всю жизнь работал на двух работах.
Он фыркнул от смеха.
— Не потому, что мне этого хотелось. Всё ради выживания.
Я откинула голову на спинку дивана и снова крепко зажмурилась.
— Да, но это тоже для выживания.
Я услышала скрип кресла, когда отец попытался побыстрее сесть, насколько ему позволяло его состояние.
— Почему ты сейчас так сказала? Ты что-нибудь слышала от него? Он снова тебя беспокоит?
Я покачала головой, не открывая глаз.
— Нет, это не он. Я не видела и не слышала его... он не побеспокоил меня.
Изгнанные воспоминания непрошено затопили мой разум. Сердце пустилось в галоп, колотясь в груди, пытаясь вырваться из кошмара моего прошлого. Я открыла глаза, надеясь избавиться от мыслей, которые, казалось, удерживали меня в плену даже после года свободы. Встретившись с обеспокоенным серым взглядом отца, я сказала:
— Это ради меня. Всё ради самой себя.
Папа сморщил лоб, и кожа превратилась в глубокие морщины.
— Я горжусь тобой, Вера. Ты ведь знаешь это, не так ли?
Я посмотрела на папу, слабое подобие силы и стабильности, которыми он когда-то был. Сейчас он был очень болен. Он буквально доработался до смерти. Но он был всё тем же человеком, которому я доверяла с детства. Он был всё тем же человеком, который заботился обо мне и Ванне, когда всё, что он хотел сделать, это рухнуть и сдаться. Он всё ещё был тем человеком, который дал мне своё одобрение, когда я убежала в Европу, невзирая на то, что он был тем, кому пришлось остаться и сражаться с моими битвами и изгонять моих демонов.
Мой отец был борцом. Большую часть своей жизни я провела в бегстве из этого дома... бегстве от вещей, которые, как мне казалось, я не хотела видеть. Но сейчас мне нужна была его сила. Я тоже хотела быть борцом — в точности как мой отец.
Я откашлялась, чтобы он не услышал переполнявших меня эмоций.
— Я знаю, папочка.
Он подался вперёд с серьёзным видом, чтобы я поняла.
— И не только из-за фургона с едой, понимаешь? Я горжусь тобой за всё это. За то, что ты ушла. За то, что знала, когда надо уйти.
Я проглотила ещё больше слёз и ложь, которая, как я чувствовала, покрывала мой язык. Папа знал лишь часть истории. Он знал только сахарную версию, которую я смогла ему дать. Но то, что он знал, было достаточно плохо.
— Я тоже горжусь тобой, — сказала я ему.
Потому что это было правдой. И потому что мне отчаянно хотелось сменить тему.
Он махнул рукой в воздухе и откинулся на спинку кресла.