— Тогда "Винченцо"! — решила Молли.
— Мне придётся бороться с углеводной комой до конца дня, — пожаловался мой ультра-озабоченный здоровым питанием брат.
Молли ущипнула его за талию в поисках жира, которого там не было.
— Это пойдёт тебе на пользу.
Я рассмеялась, несмотря на новый натиск нервов и ожидание неудачи. Мы прошли через площадь мимо "Лилу", направившись к следующему кварталу зданий и мощёной площади. Я не могла не посмотреть в затемнённые окна, когда мы проходили мимо, рассматривая грубо отесанный побеленный кирпич и яркий зелёный плющ, змеящийся вокруг окон. Я не видела его, но знала, что он там внутри, и мой пульс участился от неуверенности.
До этого момента открытие "Гурманки" казалось мне самым безумным поступком в моей жизни.
Но я поняла, что это неправда. Теперь я была вынуждена признать, что Киллиан Куинн поселился в менее чем футбольном поле от меня, и я поняла, что это была самая сумасшедшая вещь, которую я когда-либо делала. И самая глупая.
Фудтрак не был глупостью. Глупостью было открытие псевдо-ресторана быстрого питания прямо напротив одного из восходящих шеф-поваров Америки.
Я выдохнула и заставила себя плюнуть на это. Настало время либо тонуть, либо плыть, и, кроме того, я уже достигла дна.
Нервный вздох вырвался из меня, когда я подумала, насколько всё может быть плохо на самом деле?
Может быть, я даже узнаю кое-что от своего прославленного конкурента...
ГЛАВА 3
— Пап?
Было уже поздно, когда я пришла домой. Ну, я опоздала к отцу. Обычно он ложился спать в восемь вечера, а сейчас уже был десятый час.
Когда он не ответил, я положила сумочку на захламленный пластиковый столик и прошла по маленькому дому.
Дом моего детства — уютный домик с тремя комнатами, двумя ванными — заставленный мебелью во всевозможных местах. Мой отец купил этот дом для мамы, когда они поженились. Она собирались переделать его, когда появятся дети. Но скоро после моего рождения, мама заболела, и их планам не суждено было сбыться.
После смерти мамы, папа никогда не рассматривал возможность переезда. К тому же, никто из нас троих не видел в этом смысла.
Тогда как отец с братом были довольны жизнью в тесном и старом доме-музее, сколько себя помню, я хотела сбежать куда-нибудь. Как только появилась возможность, я тут же съехала, движимая учебой и огромными целями, которые сама себе поставила.
Вернуться сюда после всего, что со мной произошло, было странно, неуместно. Я переросла этот дом. Повзрослела. Я уже давно скинула кожу, но каким-то образом, должна была надеть её снова.
Мне некуда было больше идти.
И к тому же, отец нуждался во мне.
Я нашла его уснувшим в его любимом кресле — выцветшем голубом кресле, которое скрипело каждый раз, как поднималась подставка для ног. Пульт от телевизора лежал в его руке, а тапок опасно болтался на ступне.
Тихонечко я забрала пульт из его хватки, подхватила рядом лежащее одеяло и осторожно укрыла его ноги. Он едва вмещался в кресло, сделанное для нормального размера людей. Мой отец был высоким, грузным и плотно сложенным от пожизненной работы механиком. Ему регулярно приходилось нагибаться в дверных проёмах и втискиваться в тесные пространства, такие как машина, коридор и Гранд Каньон.
Но это был мой отец, крупногабаритный и огромный, больше, чем жизнь, даже если чаще всего он уклонялся от разговоров и людей. Он часто отсутствовал, когда мы с Ванном были маленькими. Он всё время работал, чтобы сводить концы с концами, а когда умерла мама, ему стало тяжко приходить домой.
Здесь так много всего напоминало о ней. Каждая комната была тронута её стилем и оформлена фотографиями до того, как она заболела. В углу двора покоились остатки её заброшенного сада. Земля так и не восстановилась, заросла сорняками, благодаря нашему небрежному отношению, но, однако всё здесь напоминало о ней. И мы — Ванн и я — были вылитыми копиями женщины, которую он так сильно любил и так рано потерял.
И поэтому он держался в стороне, изолируя себя от тяжелых воспоминаний и болезненного настоящего. У нас было всё необходимое, но никогда не было того, чего мы хотели. И так моё одинокое детство превратилось в юность, полную отчаянного желания сбежать. Но теперь мой отъезд обернулся крайней мерой по возвращению домой, где надо было позаботиться об отце, который сделал всё возможное, чтобы позаботиться обо мне.
Были обстоятельства, с которыми я согласилась давным-давно. И какая бы горечь и обида не ощущалась в течение тех юных лет, они ушли в свете его реальной любви к нам.