[8] Кемет — одно из названий Древнего Египта;
[9] Фиванский Некрополь — место на западном берегу Нила, напротив древнеегипетского города Фивы. Некрополь использовался для ритуальных захоронений большую часть эпохи фараонов;
[10] Амарнские письмена — собрание переписки на глиняных табличках, в основном дипломатической.
[11] «Книга мертвых» — сборник египетских гимнов и религиозных текстов, помещаемый в гробницу с целью помочь умершему преодолеть опасности потустороннего мира и обрести благополучие в посмертии. Особый интерес для исследователей представляет 125-я глава, в которой описывается посмертный суд Осириса над умершим .
[12]Анх, коптский крест — символ, ведущий своё происхождение из древнего Египта. Известен как египетский иероглиф, а также как один из наиболее значимых символов древних египтян. Также известен как «ключ жизни», «ключ Нила», «бант жизни», «узел жизни», «египетский крест», «крукс ансата» (лат. Crux ansata).
[13] Нефтида (Нефтис, Невтис) — богиня подземного мира, вторая сестра Осириса.
Глава 3
Очень далеко от берегов Нила, в самом сердце Бейлиол-колледжа [1] в Оксфорде, молодой ученый Оливер Сандерс отчаянно сражался со словарями латыни, грудой лежавшими на столе в его комнате. В данный момент спряжения римских глаголов заботили его гораздо больше, чем выстрел в плечо. Он сидел больше четырех часов в одной и той же позе, отчего тело уже затекло. Левой рукой он неосознанно теребил пряди темных волос, собранных в хвост. Другой рукой юноша держал карандаш, которым постукивал по столу. Labor omnia vincit improbus… «Терпенье и труд все перетрут». Наверняка римляне были правы, но эта фраза не помогала избавиться от усталости. Еще чуть-чуть и он заснет от скуки.
Недавно Филологическое общество Великобритании связалось с Оксфордским университетом обсудить «Словарь латинских выражений», который планировалось издать через пару лет. Университет согласился принять участие в столь амбициозном проекте, пообещав привлечь к работе своих лучших выпускников по данной специальности. Оливеру достались глаголы от F до М, и он уже несколько дней не переставал спрашивать себя: была ли работа над словарем честью или наказанием. Он работал не покладая рук уже полгода, но до завершения было еще далеко. Он только приступил к букве L!
Оливер зевнул так, что чуть не вывихнул челюсть. Остальные участники проекта работали за тремя большими столами на первом этаже библиотеки Бейлиол-колледжа, Оливер предпочитал трудиться в своей комнате. У него была дурная привычка время от времени витать в облаках и он знал, что его приятели будут смотреть на него с пренебрежением, заметив его любовь к фантазированию. Работая в комнате он, по крайней мере, мог понаблюдать в окно за шатающимися по двору студентами или отключиться от реальности, придумывая готические истории, которые он время от времени отсылал в газеты, чтобы немного заработать. Комната была очень маленькой, скорее каморка, в которой помещались только кровать, полупустой платяной шкаф, умывальник, несколько полок и письменный стол, за которым Оливер проводил больше времени, чем в любой другой части колледжа. В комнате не было ни одного уголка, не заваленного рукописями, блокнотами и романами, взятыми сто лет назад в библиотеке.
Из-под кровати виднелась дюжина экземпляров газеты «Dreaming Spires» («Сонные шпили» [2]), перечитанных столько раз, что, казалось, страницы могут рассыпаться в пыль от малейшего прикосновения.
Парень протер уставшие глаза и продолжил работать. Litterae non dant panem. «Словом сыт не будешь». Это, несмотря на заверения преподавателей, не давало ему уверенности в своем будущем.
— Впрочем, это — средневековая латынь, — рассуждал он, пока карандаш проворно скользил по бумаге. — Тогда не было ни Виргилия, ни Овидия [3], которые могли бы ломать копья за умирающих от голода поэтов.
Закончив писать первый параграф, Оливер глянул на следующее изречение, которым ему предстояло заняться. Litterarum radices amaras, fructus dulces. «Корень учения горек, но плоды его сладки». Мда, пока никакой сладости не ощущалось, во всяком случае, сейчас.
— На сегодня хватит, — пробормотал Оливер, закрывая книги и бросая на стол карандаш, — а то я скоро по-английски говорить разучусь.
Было чуть больше шести, но уже смеркалось. Он открыл окно и подставил лицо легкому бризу, пробегающему по садам колледжа, чтобы тот освежил ему щеки и ласково потрепал волосы. Его длинная густая шевелюра была предметом косых взглядов со стороны некоторых студентов и преподавателей, но у Оливера не было, ни времени, ни желания сходить, наконец, подстричься. Ему нравился романтический облик, который придавали ему длинные волосы. Того же мнения были и девушки, которых он регулярно встречал в стенах колледжа, но совершенно не замечал их взглядов, будучи постоянно погруженным в свои мысли.
Все говорили, что Оливер больше времени проводил в фантазиях, чем в реальности, но это волновало его также мало, как и мнение других о его волосах. Несколько недель назад ему исполнилось двадцать три года, но выглядел Оливер моложе своих лет. Возможно, из-за невинного взгляда больших, меланхоличных карих глаз или из-за подростковой фигуры, которая еще не превратилась в мужскую. Он был длинным и худым как трость, с нервными руками, которые, казалось, успокаивались, только взяв перо. Слева от носа, нарушая симметрию лица, находилась родинка.
«Пятно от чернил, попавших мне в кровь еще при рождении», — как сказал он однажды в шутку Александру Куиллсу.