Хлеб Збышек не пек. Не из страха – желания не было. Он словно бы оцепенел и чего-то ждал.
И дождался – гром ударил на Солнцеворот. Местный купчик, ехавший из Старой Волотвы в Ялины, сбился с дороги и набрел в лесу на богатую повозку. Лежали там и дружинники Рагнеды, и кормилицы-поилицы ее, и сама она – порезанные кем-то, точно ягнята.
Збышек, услышав это, заметался по выбеленной снегом деревне, а потом плюнул и, не скрываясь, не таясь, открыто вошёл в Ялины.
Стража его не остановила.
Не остановили его и перед замком, и перед опочивальней князя.
– Я тебе что, хлопец, велел? – спросил Вацлав, едва увидел Збышека. Выглядел правитель Ялин ещё горше, чем в прошлый раз: дышал часто, сутулился изрядно и сидел в кресле так, будто устал держать голову.
Збышек слегка поклонился и выпалил в пол:
– Не могла она это, светлейший. Сам ты посуди.
– Посужу, – Вацлав трясущейся рукой дотянулся до сундука и поднял винный кувшин. – Завтра. Когда при всем честном народе ее будут колесовать. И вот завтра ты можешь в город войти, хлопец. Так и быть. А сегодня – пошёл вон.
Князь жадно отпил вина.
– Да как же, светлейший, шляхтянка с дружиной совладала? – не унимался Збышек. – Как же это возможно?
– Как – не знаю. – Вацлав отер усы. – А если не прав я – так пусть назовёт себя и все расскажет. Ладанку объяснит.
– Не помнит она, светлейший. Не помнит!
– Вот, хлопец, на такой случай и есть прекрасное средство для памяти, – Вацлав с грохотом поставил кувшин на сундук. – «Колесо» называется. Привязывают к нему человека да железным прутом суставы ему дробят. Тут-то он все и вспоминает.
Хотел, было, Збышек ещё что-то сказать, но передумал: не сумеет. Не сдвинет гору.
– Дозволишь ее видеть, светлейший? – с вызовом спросил Збышек.
Князь болезненно усмехнулся.
– Дерзость бы твою, хлопец, да в корд али в пику.
– Не обучен, светлейший.
– «Не обучен»! Ну сходи, коли так хочешь, посмотри.
Збышек едва склонил голову и направился прочь из замка – к Запорной башне. Он не знал, зачем идёт туда, не знал, что скажет Надзее и что сделает после, но шёл решительно, прямо – пока не замаячило впереди жилище ворожеи.
Оно стояло по окна в сугробах: рассохшаяся хижина с прибитым над косяком бычим черепом.
Збышек приостановился, призадумался да и направился к ней по скрипучему снегу.
Зубов у ворожеи оказалось четыре, а не пара, как гласила молва. Хотя дни ее уже клонились к закату, седина не тронула чёрных волос, и возраст угадывался лишь по дрожанию рук, да по глубоким, как замковые рвы, морщинам.
Збышек наклонил голову и с ходу, без увиливаний спросил:
– Знаете вы, пани, средство, как память вернуть?
Ворожея послюнявила палец и перелистнула страницу книги, которую читала у расписанного морозом окна. Зимний свет озарял левую половину ее лица, а пламя очага – правую. Тени имели разный оттенок и двигались до странного независимо друг от друга.
– Положим, пан пекарь, и знаю. Знаю и то, что тебе оно не по нраву будет.
Збышек шагнул к ворожее и махнул рукой.
– Не до нравов, пани. Поможете вы мне? Прямо скажите. Чем смогу – отплачу.
Старуха покусала двумя верхними резцами губы и перелистнула страницу. В очаге громко треснуло поленце.
– Не передумаешь, а, пан пекарь?
Збышек покачал головой.
– Не пришёл бы иначе.
– Не пришёл бы? Ну тогда слушай. Раз пекарь ты, то… – она задумалась, полистала книгу и ткнула в неё пальцем, – впрочем, нет, первым делом к мяснику пойдёшь. Нацедишь крови в кувшин. Да, чтобы не скурвилась она, бросишь туда пяувку.
– Какую-такую пяувку?
– Которая в болоте тебе в ногу уцепляется да кровь цедит.
Збышек почесал затылок.
– Где же я зимой вашу пяувку достану? Реки сковало, пани, не то что болота.
– Выдам я тебе ее, пан пекарь! – рассердилась ворожея. – Что ж ты такой нетерпеливый?
Збышек наклонил голову в знак смирения.
– Опосля на погост пойдёшь да выроешь не слишком старую могилу.
Он неуверенно кивнул.
– Кости сложишь в мешок и отнесёшь на мельницу Анджею Кобыле. Скажешь, что я тебя послала, да мешок отдашь.
Збышек снова кивнул – ещё неувереннее, ибо догадывался уже, чем ворожея закончит.
– В полночь к Анджею снова пойдёшь да возьмёшь у него костяную муку. Кровью на ней, да на воде и муке замешаешь тесто. Сколько чего, сам сообразишь, – она приостановилась и посмотрела на Збышека, как бы проверяя: не испугался ли ещё?
– Соображу, пани, – неохотно кивнул он.