— Вот, сам и оглядываешься, — надувая губы, констатировала она.
— Да, я смотрю хорошо ли ты повесила мой новый костюм.
Евдокия насторожилась:
— А в чем дело?
— Утром он мне пригодится. Я в нем на работу пойду. Важная встреча на завтра у меня запланирована; не хотелось бы, чтобы помялся мой новый костюм.
Она удивилась:
— Да у тебя же костюмов тьма! Именно этот понадобился?
— Да, именно этот. Уж мне виднее.
— Тогда и не говори, что капризная я.
— Зачем? Об этом и так все знают. Из-за чего, по-твоему, мы так припозднились? Да-аа. Придется нам ехать ночью, — сердито пробурчал Леонид Павлович, бросая озабоченный взгляд на «брегет» — наследство от деда.
Часы утверждали, что вечер поздний, однако было еще светло. Остывающее солнце торопливо уносило гаснущие лучи за горы, но сумерки создавались пока лишь листвой деревьев, раскинувшихся пышными кронами над петляющей лентой дороги. Казалось, день продолжается, тем ни менее близилась черная южная ночь. Солнце еще разбрызгивало свои, спешащие на запад лучи, то тут то там, но из горных лесов уже выползал влажный таинственный холодок.
Этот холодок наполнил вдруг Евдокию плохими предчувствиями.
«Зачем я Ленечку злю? — ежась, удивилась она. — Зачем придираюсь? Надо мне паинькой быть».
Она робко спросила:
— Может, остановимся в ближайшем мотеле?
Лагутин рассердился:
— Зачем это?
— Чтобы ночью не ехать.
— Еще чего. Я только что тебе толковал: у меня завтра важная встреча. К тому же, ночью только и надо ехать: не жарко и дорога пустая. А ты, если устанешь, ложись на заднее сиденье и спи.
— Нет-нет, я спать не хочу, — бросилась заверять Лагутина Евдокия, и вот тут-то случилось ужасное.
Случилось то, чего она страшно боялась.
Случилось даже хуже! Гораздо хуже!
Пес дремал и видел сон. В этом сне его звали Бродяга, часто ласкали и вкусно кормили…
И вдруг он проснулся от странного ощущения: все то, что доселе сладко тяжелело в желудке, вдруг вздыбилось и запросилось наружу. Пес еще героически сдерживал натиск барашка, но рвотные спазмы давили сильней и сильней — пес гмыкал; барашек шел на таран. Пес понимал: долго ему не выстоять — еще немного и случится… непоправимое.
— Что это? — насторожился Лагутин, оглядываясь назад и прислушиваясь к «гмыканью» пса.
Пес сидел за его спиной, он опять пса не заметил. Евдокия же, поняла что происходит, и обомлела.
«Это конец! — пронеслось у нее в голове. — Что сейчас будет!»
И все же она, уповая на чудо, попытала прикинуться дурочкой:
— Ты о чем, дорогой?
— Я о звуках. Что это? Неужели не слышишь? Там что-то живое!
— Нет, тебе показалось…
Спазмы усиливались, пес давился, Лагутин уже психовал. Он вопил:
— Что за звуки? Что ты опять притащила?
Евдокия пожимала плечами:
— Какие звуки? Их нет!
И… И… И-иии!!!
И барашек прорвался!
Фонтаном!
Бедные кресла! Бедный костюм! Бедный пес…
Впрочем, трудно сказать, кто из них был бедней: собака, кресла, костюм, женщина или мужчина, или подушки. Всем было плохо.
Лагутин вопил:
— Это Армани! Черт вас дери! Мой костюм! Моя встреча!
Фонтанировал рыбой с барашком пес — гибли кресла — менял цвет пиджак от Армани.
— Леня, я не знаю как это сюда попало! — отчаянно клялась Евдокия и икала, икала, икала.
Уже не шутя. Уже на полном серьезе.
Первым опомнился сам Лагутин.
«Что я делаю? — ужаснулся он. — До истерики жену довожу. Фиг с ним, с костюмом…»
— Ладно, Даша, — обреченно махнул он рукой, — убери из машины это убожество и поехали. Уже почти ночь, а нам кресла еще надо мыть у ближайшей колонки. Фу-уу! — брезгливо сморщившись, он отвернулся.
Евдокия растерянно оглянулась на пса — пес с барашком расстался и скис. Поникнув ушами, глазами и носом, и головой, он грязным комом сидел на полу, источая чувство вины, неприятные запахи, страх и одиночество. Он был жалок сердцещипательно.
Евдокия еще раз икнула и спросила у мужа:
— Как — убери? Леня, как я его уберу?
— Как?! — опять психанул Лагутин. — Хорошим пинком под зад! Только так с ним и надо! Эта дрянь такого здесь натворила, что, клянусь, сейчас брошу машину вместе с любимым костюмом и пешком отправлюсь домой со всеми твоими камнями и чемоданами! А-а, что это я? — разъярившись, вскочил он и, распахнув заднюю дверцу, со сладострастной ненавистью вышвырнул пса на обочину.
Пес покатился с обрыва. Евдокия, вжав голову в вплечи, услышала его визг откуда-то снизу. Визг резанул по ушам и смешался со слабым журчанием реки, петлявшей вместе с дорогой.