Он все смотрел, будто не верил, что я к нему именно ТАК, да еще осознанно, прикасаюсь.
Взгляд от очков заскользил вниз по острому подбородку к этим, мать их, дистрофичным ключицам. Я сжал в кулак горловину его футболки и рывком притянул к себе. Его руки неловко уперлись в кровать, я почувствовал: он напрягся — комок нервов, да и только. От синевы широко распахнутых глаз закружилась голова. Влажные, слипшиеся стрелы ресниц — прямо в сердце, мокрые губы едва ли не шепчут: «Пусти».
— Еще раз утаишь, что достают, — выпорю сам, сидеть долго не сможешь.
Дальше терпеть сил не осталось. Я поцеловал на выдохе раскрывшиеся губы. Он задохнулся, но я уже не дал пространства, чтобы отстранился. Рука разжалась, отпуская ворот трещавшей по швам футболки. Пальцы по шее добрались до затылка, зарылись в мягкие волосы. Впервые чувствовать вкус его губ было, как я и опасливо предполагал, слишком приятно. Дорвался, наконец, — мягкие, нежные, отвечающие на поцелуи. Отказывать себе в таком удовольствии, да еще так долго — ну, не идиот ли?
Андрей задышал тяжело, обхватил мою шею руками. Горячий такой, всегда таким был. Мне нравилось узнавать его заново.
— Мальчик мой…
Ладони накрыли упирающиеся мне в грудь коленки и развели их. Он лег на спину, позволяя мне навалиться сверху. И в каждом вздохе, ударе сердца — «Хочу тебя», в каждом выдохе — «Я скучал», в прикосновении рук — «Не отпускай». Поцелуями вымаливать прощение.
— Ты останешься. Не могу тебя отпустить, как ни уговариваю себя, не могу.
Дрожащие пальцы стягивают и комкают одежду. Кожа пылает, похоже, его горячка вернулась. Он смотрит мутным взглядом, руками трогает моё лицо, будто не верит, что все по-настоящему.
— Андрей… Дюша? Ты как?
Не отвечает. Лишь тянется за поцелуем, и я не могу отказать. Двигаюсь медленно, чтобы не навредить. Тело его сейчас изменилось, да и в наш первый раз он не слишком-то на атлета походил.
Взмокшие волосы прилипли ко лбу. Я вытираю испарину, целую долго и влажно. Сердце его, кажется, стучит уже в моей собственной груди. Не хочу верить, что это и есть любовь, но как-то само собой наступает осознание. Понимаю, что не смогу без него, именно потому не отпускаю, что должен знать каждую минуту, где он и что с ним, чтобы всегда был в зоне моей досягаемости. Именно с ним хочется по-настоящему, оставить на потом игры, а сейчас просто быть всем для него, чтобы заполнился наконец уже мною, чтобы удовлетворил своих демонов, насытился, настрадался и успокоился.
Вхожу глубже, и он рывком подается навстречу, хотя ближе уже некуда. Где моё, где его — не понятно и не важно. В эту минуту мы едины, блядь — мутация какая-то. Со мной никогда такого не было, чтобы так сильно, так в лепешку, просто лобовое столкновение.
— Не больно? — убираю с лица светлые пряди.
Трогаю губы, приоткрытый рот манит, он втягивает мой палец, выпускает, повторяет снова. Глаза закрыты, ресницы дрожат. Впивается мне в спину, сильнее сжимает ногами. Его член зажат между нами, Андрей выгибается и шепчет:
— Нет… Хорошо… Продолж…ай.
И, кажется, короткое замыкание мне выжигает мозги вместе с сердцем. В груди дыра, там всё горит, когда он так близко, когда я в нем, так глубоко.
— Дюха… — обхватываю руками, вжимая в себя.
Он трется о мою щеку, хмурится как-то болезненно, часто дышит, и чувствую, как живот становится теплым, скользким и влажным. Рука сама тянется к его члену, сжимает головку, доводя до предела, понимаю это, потому что ощущаю, как острые зубы вонзаются в плечо. Я сам уже почти… почти… Вынимаю, разводя его ноги, и вставив пальцы в горячее, в секунду сжавшееся отверстие, спускаю ему на живот, прямо на его все еще кончающий член. Белые капли смешиваются с моими. Выплескиваю до последнего затянувшееся ожидание, отчаяние, вину, обиду, свое раскаяние, и «прости меня» тоже здесь. Он закрывает лицо руками и запрокидывает голову, пока я на коленях меж его разведенных, длинных ног пытаюсь не провалиться в обволакивающую темноту. И чтобы она не засосала меня, все еще двигаю в нем пальцами, он вздрагивает от каждого проникновения и сжимается плотным кольцом вокруг них. Вытираю головку о его бедро, словно ток проходит по телу — все слишком чувствительно… Слишком за гранью… Веду вверх от ануса, по поджавшимся яйцам, вдоль все еще твердого члена, он скулит себе в руки, не смотрит на меня. Белые волосы на лобке коротко острижены, плоский живот в нашей сперме — блестит и рвано вздрагивает под моими пальцами. Колечко волос под наперстком пупка, чуть выше фиолетовый полукруг. Полоска, пополам разделяющая пресс, продолжается на груди. На тонких дугах рёбер тоже проступают синяки, обвожу пальцами ссадины. Он не дышит. Плоские мышцы, бледно-розовые кружки сосков, больше ни единого волоска. Сжимаю горло — яремная вена заметно пульсирует.
— Убью любого, кто к тебе прикоснется. И это так не оставлю.
Он будто не слышит, глаза закрыты.
— Андрей… — зову по имени, чтобы ярче осознать мою связь с парнем, чтобы он тоже лучше осознал, что между нами произошло.
— Смотри в глаза, — приказываю.
У него рефлекс уже. Он резко размыкает веки, приподнимается, ищет мой взгляд.
— Ты мой теперь — не по контракту. По-настоящему мой. Слышишь? Ты ведь этого хотел?
Попадаю в кольцо его рук.
— Ты серьезно? — шепчет мне в шею.
— Серьезнее не бывает.
Прижимает меня крепче и как-то глубоко и рвано вздыхает.
— Ты зачем меня так любишь сильно?
— Ты знаешь? - голос дрожит, перепуганный, сомневающийся.
Запускаю пятерню в волосы, сжимая затылок, чтобы успокоился.
— Конечно. Ты не умеешь притворяться.
— Мне страшно было, что никогда меня не примешь. А вчера, когда попросил собрать вещи, я понял, что всё… Конец. Я не смогу …
— Я приревновал тебя к Артуру и решил, что так будет лучше для нас обоих.
— Дурацкое решение.
— Я уже понял.
— Самое дурацкое из всех.
— Знаю. Не отпущу тебя, не проси.
— Не буду. Я хочу остаться.
— Если только насовсем.
— Люблю тебя… тебя одного…
— Ты горячий весь, снова.
— Я не чувствую.
— Ничего. Я о тебе позабочусь.
— Скажи, что я нужен.
— Ты нужен очень, мальчик мой любимый. Какой же ты горячий.