Сама способность человека к изменениям является для меня синонимом и показателем того, что человек еще жив с психологической точки зрения. Физическую жизнь, кроме каких-то особых случаев, мы можем констатировать наличием сердцебиения, дыхания, определенной температуры тела и еще, может быть, каких-то базовых рефлексов. Пока они есть – человек жив, по крайней мере физически. Но я не врач, и мои работа и интерес возникают тогда, когда встает вопрос о том, насколько человек жив психологически. И между этими двумя состояниями огромная разница.
Пульс, температура и дыхание вместе со всеми рефлексами могут быть в порядке, но с точки зрения психологии человек для меня – живой труп. Конечно, он каждое утро встает с постели, завтракает, обедает и ужинает, делает ставшие такими привычными дела, говорит какие-то слова и выносит понятные, соответствующие выработанной точке зрения суждения. Весной он сажает картошку, пропалывает ее, собирает вредителей, поливает, выкапывает, осенью складывает в мешки и зимой съедает. Что не съел – снова сажает… И так год за годом. Дело не в самой картошке: она здесь просто в качестве примера повторяющихся действий. Жизнь идет по кругу, в ней нет новизны, нет места эксперименту, нет изменений. Человек радуется и огорчается и, возможно, даже о чем-то мечтает. Но, с моей точки зрения, он проживает не 20 дней или 20 лет. Он 20 раз проживает 1 день или 1 год. В его жизни ничего не меняется.
Поэтому я всегда задаю своим клиентам три вопроса, которые служат лакмусовой бумажкой для проверки того, насколько человек жив психологически. И это вопросы не про цели – цели у человека могут быть, а движения к ним нет. И это вопросы не про эмоции и переживания. И даже не про мечту. Это вопросы про то, в какой степени человек сохранил способность к изменениям.
Вот эти вопросы:
1. Когда ты последний раз делал что-то новое, чего до этого никогда не делал?
2. Когда ты последний раз совершал ошибку?
3. Когда ты последний раз боялся?
Ответы на эти вопросы точно показывают, насколько человек в психологическом плане «не-труп», движется ли он вперед. И все это имеет прямое отношение к изменениям.
Жизнь устроена так, что новые виды деятельности мы осваиваем преимущественно в первые годы жизни. Мы учимся ходить, разговаривать, есть ложкой, завязывать шнурки, надевать колготки, то есть каждый день и на постоянной основе делаем что-то новое. Мы падаем, пытаясь ходить, коверкаем слова, у нас не получается попадать ложкой в рот с первого раза – мы совершаем ошибки.
А вот страха у детей часто нет, потому что у страха двойственная природа. Есть биологический страх – когда мы делаем что-то, что для нас непривычно и не закреплено жестко рефлексами. А рефлексами матерью-природой закрепляется только то, что необходимо для выживания, только проверенные эволюцией способы поведения, которые помогли выжить миллионам людей задолго до нас. И если мы действуем вопреки рефлексам, мы испытываем биологический страх. Так происходит биологическая регуляция.
Но у страха есть и социальная составляющая. Нас хвалят, когда мы делаем что-то правильно или соответствуем чьим-то ожиданиям. И вот мы начинаем избегать ошибок, потому что боимся негативной оценки. Или того, что нас отругают. Или попросту того, что нас не будут любить.
В дошкольном возрасте мы все время делаем что-то новое и ошибаемся, иногда боимся – и это в большой степени принимается окружающими и значимыми для нас людьми как норма. Часто это вызывает похвалу и поощрение: вот ребенок в первый раз встал на ножки, сам пошел, сказал первое слово, нарисовал первый рисунок…
Но уже в школьном возрасте все меняется: вот – правило, вот – алгоритм, вот – образец. Один недочет – «пять с минусом», два – «четверка», три – «тройка». Пять ошибок – «неуд.». Эту шкалу все мы хорошо знаем. Ее мы проходили и закрепляли ежедневно одиннадцать лет подряд. Нас приучали к тому, что действовать надо именно так, соблюдая весь ритуал. И даже олимпиадные задачки можно научиться решать. Да-да, по алгоритму.