А потом уже можно будет переходить ко второй фазе.
Глядя на моего любимого человека, я отпустил довольно посредственную шутку, но они с сестрой, тем не менее, искренне рассмеялись.
Как же ты прекрасен, семпай.
Мой семпай.
Комментарий к 28. Ты прекрасен.
Обычно я избегаю комментариев к собственным работам, но в этот раз решила сделать исключение для того, чтобы поделиться одним забавным фактом: этот фанфик изначально планировался как мини.
========== Бонус. «Прекрасный дьявол». ==========
– Раздевайся.
Приказной тон, к которому прибегнул Гейджу, был призван подчеркнуть сугубо профессиональный характер нашей встречи. Сам он стоял у мольберта спиной ко мне и бессмысленно перекладывал кисти.
Я снял сумку с плеча и осторожно поставил её на пол. В помещении художественного клуба стоял тяжёлый запах масляных красок, растворителя и графитовой пыли.
Сам президент кружка, облаченный в свободный халат и клеёнчатый фартук поверх него, выглядел очень профессионально и по-французски в своём чёрном берете и очках в грубой оправе.
Я обещал позировать ему для картины в стиле «ню» и пришёл сюда исключительно для этого. Время уже было позднее, и школа почти пустовала. В её стенах остались лишь самые ярые энтузиасты своего хобби.
– Сюда точно никто не войдёт? – спросил я, расстегнув пуговицы форменного пиджака.
– Точно, – лаконично отозвался Цука, не удосужившись повернуться ко мне.
– Замечательно, – улыбнулся я. – Раздеваться догола?
Художник молча кивнул и начал разворачивать мольберт, старательно избегая глазами меня.
Странноватый тип…
Я пожал плечами и начал медленно снимать с себя одежду. Я не спешил, аккуратно складывая каждую вещь и кладя её на ближайший стул.
Раньше я бывал в этом помещении от силы пару раз и не успел оценить уникальность обстановки, теперь же мне это точно удастся. Стены сами по себе являли собой шедевр абстрактного искусства: они были разрисованы разноцветными геометрическими фигурами на сиреневом фоне, и смотрелось это довольно авангардно. Я не мог точно сказать, сам ли Гейджу сделал это, или же стены покрасили до него, но результат подходил общей концепции клуба.
Мебели тут было немного: несколько мольбертов, стулья и запачканный краской стеллаж с инструментами, холстами, тюбиками… На одной из полок даже примостился компактный проигрыватель.
Гейджу всё продолжал возиться со своим мольбертом, намеренно не обращая внимания на меня, и я, пожав плечами, продолжил раздеваться. Сняв нижнее бельё, я прочистил горло и развёл руками, вымолвив:
– Моё тело в твоём распоряжении.
Художник резко повернулся ко мне и застыл, беззастенчиво рассматривая меня. Он неуверенно сделал несколько шагов вперёд и неосознанно прижал испачканную в краске ладонь к щеке, оставив на коже разноцветные следы.
– Ты очень красивый, – тихо проговорил он. – Настоящее произведение искусства, созданное природой… Я просто должен тебя увековечить…
Я с трудом удержался от того, чтобы не закатить глаза. Лишь мысль о том, что отец этого молодчика – полицейский офицер удерживала меня здесь.
Он подошёл ко мне практически вплотную и, протянув руку, коснулся моего плеча.
– Идеально, – выдохнул художник.
– Спасибо за комплимент, – криво улыбнулся я. – Может, начнём? Школу скоро закроют, и нам придётся уйти.
Гейджу коротко кивнул и отошёл прочь. Взяв в руки карандаш, он начал наносить резкие линии на холст, изредка посматривая на меня.
– Мне принять какую-нибудь позу? – спросил я.
Художник раздражённо мотнул головой.
– И так хорошо, – отстранённо проговорил он, быстро работая карандашом.
Я пожал плечами и застыл, позволяя Гейджу запечатлевать линии моего тела. Он не издавал ни звука, активно рисуя и посматривая на меня. Щёки художника раскраснелись, а губы блестели от слюны – так часто он их облизывал.
Я понимал, что происходит: подобное испытывал я сам, когда видел семпая.
Конечно, Гейджу не был влюблён в меня. Честно говоря, я сомневался, способен ли этот чудак на сильные чувства к другим людям; он был слишком погружён в мир искусства и воспринимал меня просто как модель и источник вдохновения.
И лишь это могло привести художника в безумное состояние сродни моей любви к Таро.
Нет, Цука, разумеется, не был готов убивать ради этого. Но он с готовностью пошёл мне навстречу и убедил своего отца в том, что в стенах школы не произошло ничего связанного со смертью одной из школьниц. Не задавая никаких вопросов, он отвёл от меня подозрения…
Я прищурился и повнимательнее посмотрел на художника. Это знакомство могло оказаться куда полезнее, чем я думал ранее…
Правда, стоять голышом посреди ярко освещённой комнаты мне не особо улыбалось.
– Сколько таких сессий мы проведём? – прервал молчание я. – Мне позировать для тебя и завтра?
– Нет, – мотнул головой Гейджу. – Мне хватит и одного раза.
– Надо же, – я удивлённо поднял брови. – Я слышал, что создание картины – это многоступенчатый и долгий процесс…
– Это так, – художник, внезапно бросив карандаш, подошёл к проигрывателю, стоявшему на полке стеллажа, и включил его. – Но я справлюсь и без этого… Завтра вечером картина будет готова.
Комнату заполнили природные звуки: пение птиц, шум ветра, шепот листьев…
Цука вернулся к мольберту и, подобрав с пола карандаш, продолжил наносить линии на холст.
Я глубоко вздохнул. Не стоило и пытаться понять этого инопланетянина: я рисковал сломать об него мозги.
Мне нужен был семпай, и если ради этой цели нужно было постоять в непотребном виде в этой психоделической комнате, то я был готов для этого.
– Приходи посмотреть, что получилось, – вдруг вымолвил художник. – Завтра в это же время… Приходи.
Я кивнул, но он, кажется, не обратил на это внимания. Он полностью растворился в своём творчестве.
Мне пришлось провести в художественном клубе несколько часов, прежде чем Гейджу милостиво позволил мне одеться и уйти, сам продолжая с остервенением рисовать что-то.
Что ж, это закончилось куда быстрее, чем я ожидал…
Я оделся и, поклонившись художнику, вышел из помещения. Оставалось надеяться лишь на одно: что он не забудет зарисовать моё лицо на картине маской, как и обещал.
Но только выйдя из комнаты, которую занимал кружок, я тут же забыл и о Гейджу, и о его произведении искусства. Мои мысли вновь вернулись к семпаю, которому и была посвящена вся моя жизнь.
***
Следующий учебный день прошёл весьма рутинно. Я не видел художника и мог лишь догадываться, чем он занят, но, честно говоря, мне было всё равно: я наблюдал за своим семпаем, пытался стать ему другом.
И лишь после уроков Гейджу, растрепанный, весь перепачканный краской, сам нашёл меня.
– Готово, – выдохнул он. – Пойдём!
Я покорно отправился за ним, искренне надеясь, что этот мой визит в художественный клуб станет последним.
Она была там, стояла на мольберте.
На холсте был изображен… Точно не я.
Какой-то стройный молодой человек с лицом, скрытым за кружевной черной маской.
Прорези позволяли видеть его глаза, которые горели диким, безумным огнём.
Я подошёл ближе и резко выдохнул.
Человек на портрете словно парил, но не в воздухе, а в какой-то чёрной дымке. На его губах играла сатанинская улыбка.
– Она называется «Прекрасный дьявол», – с гордостью вымолвил Гейджу, стоя позади меня. – Лучшее из того, что я когда-либо создавал.
Я молча кивнул. Он был прав: картина получилась потрясающе сильной, душераздирающей.
И мне оставалось лишь благодарить всех богов на свете, что за этой маской никто – и в особенности семпай – не сможет узнать моего лица.
Ведь название полотна говорило само за себя: на ней был изображен настоящий дьявол, красивый, но опасный.
Смертельно опасный.