Рядом со мной стоял Князь, который строил разнообразные гримасы, выражающие потрясение, и иронично мне подмигивал. Когда объявили минуту молчания, воцарилась такая тишина, как будто учитель открыл классный журнал. Судьба листала свой блокнотик с оценками.
На сцене их было всего двое: огромный портрет Сталина, а под ним — наша маленькая директриса. Она рыдала. А он улыбался. И вдруг я увидел, что наверху, по карнизу, обрамляющему сцену, ползет огромная крыса. Эти сатанинские отродья частенько прерывали наши занятия. Но на сей раз в острой мордочке, в красных глазках было что-то гипнотическое. Замерев, я думал: вот сейчас раздастся первый писк, и все разбегутся. Даже плачущая директриса. Останутся только портрет и крыса. И они поговорят о чем-нибудь своем. Скажут что-то вроде: «Я не дам им покинуть корабль». Вместо этого мы услышали звук падающего тела. Какая-то слишком чувствительная школьница упала в обморок. «Скорбит по Сталину», — говорили потом. А она призналась мне, что тоже заметила крысу. Ну с кем не бывает — в жизни иногда случается увидеть крыс (Rattus). Короче говоря, невидимая Смерть Бессмертного стала судьбоносным вопросом нашего экзамена на аттестат зрелости.
Траурная музыка. Воспоминание о холоде. На улицах пылают жертвенные костры. Коммунисты-ветераны выстроились в почетном карауле перед гипсовым бюстом или портретом, перерисованным по клеточкам местным учителем, иначе говоря — перед своей великой иллюзией.
А Он уже был в саркофаге. Его «самые верные соратники» всходили на трибуну мавзолея. Первым произнес речь Георгий Маленков. (Свою жизнь он закончил в монастыре.)
Вячеслав Молотов всхлипывал вторым. А разве не он должен был стать первым?
Последним говорил Берия. Его голос был до неприличия весел. Как будто он уже арестовал всех предыдущих ораторов.
Именно тогда у районных фанатиков, которые приходили к моему дяде — Железному Человеку — с мокрыми от слез глазами, зародилось подлое сомнение: возможно, что враг-то… с партбилетом…
Прошло больше четырех десятков лет, а недосказанное предложение все так же начиналось с «возможно».
Возможно, Сталин почувствовал, как «революционный вихрь» тащит его в объятья «вечного сна», хотя вопрос об «исторической ответственности» не был еще утрясен. Возможно, Коба готовился снова обострить классовую борьбу, нанеся удар матадора. КПСС и КГБ — два минотавра, взращенные им в ленинском лабиринте, лишали силы и контролировали друг друга. Но разве они не разгадали номер с красным плащом и шпагой? И разве эти одержимые жаждой власти пролетарские вожди не застоялись в колизее? Если быков вовремя не убить, они становятся опасными. Тогда их убирают с корриды при помощи разгоряченных коров. И выпускают новых, ослепленных блеском арены.
После загадочной смерти фаворита Андрея Жданова на его месте оказался безликий бюрократ Маленков. Старая гвардия: Ворошилов, Молотов, Каганович, Микоян… — затерялась в новом, расширенном президиуме. Их раскритиковали и сняли со всех министерских постов. Булганина и Косыгина тоже. Жуков попал в немилость. Даже Берию отстранили от руководства госбезопасностью. Что собирался предпринять Сталин? Разве можно было сражаться со всеми чудищами одновременно?
Летом 1952 года на XIX съезде КПСС Сталин впервые прочитал не отчетный доклад, а лишь небольшую речь. На последнем октябрьском пленуме он без объяснений перестал быть генеральным секретарем.
Его уход с вершин государственной власти мог означать или ее возвышение, или его падение.
У Сталина были неприятности с партией — с этим конгломератом честных идеалистов, безоглядных карьеристов и ломброзианских типов.
Стоит признать его ясновидческую проницательность касательно врага с партбилетом, потому что не фашисты, не империалисты, а как раз его дружки с короткими номерами партийных билетов и предъявили ему в конце концов счет.
Обстановка растерянности давала Сталину возможность взвалить всю историческую вину на других людей, на другие органы и организации.
Не исключено, что соратники его раскусили, и Сталин, обессиленный старческим слабоумием, упал в могилу, им же самим и вырытую.
Скандал с врачами-убийцами, разгоревшийся в январе 1953 года, вместо того чтобы погубить Лаврентия Павловича, лишил мнительного генералиссимуса медицинской помощи. Его оставили умирать самым жалким образом. Как и Ленина.