Он не договорил, но Юрий понял. Нет, отец Леонид не убедил его. Любить врагов… Даже в наивные евангельские времена это было уделом немногих, а сейчас, после Армагеддона…
– Погодите, – остановил его священник. – Свеча.
Орловский кивнул и шагнул к иконе, собираясь взять свечку и поднести ее к лампаде. И вдруг ему показалось, что он что-то напутал: его свечи не было. Вернее, на том самом месте стояла другая свеча, и она горела, успев уменьшиться уже почти на треть. Он поискал глазами: массивный шандал пуст, кроме этой свечи на нем ничего не было.
– Свеча, – растерялся он. – Она куда-то…
Отец Леонид неторопливо подошел к иконе, перекрестился и спокойно пояснил:
– Вы ошиблись, сын мой. Иных свечей тут не было. Это – ваша.
– Но… я не зажигал ее…
Орловский даже растерялся. На ум пришел давний рассказ, слышанный еще на втором курсе о том, что в средние века свечи натирали фосфором – для самовозгорания. Но он ведь купил эту грошовую свечку совершенно случайно…
– Я не зажигал… – повторил он, чувствуя себя каким-то обманщиком.
– Да, не зажигали, – все так же спокойно подтвердил священник. – Но это и не важно. Она горит.
Орловский помотал головой. В мистику он не верил, а к церковным чудесам с плачущими иконами привык относиться более чем скептически.
– Но как это? – не выдержал он. – Почему?
– Не знаю, сын мой, – отец Леонид внимательно поглядел на икону, затем на своего собеседника. – Вижу лишь, что свеча загорелась. Вам должно быть виднее, Юрий Петрович. Это – ваша икона. Это – ваша свеча…
Орловский был сбит с толку. Заговори священник о чуде или о чем-либо подобном, он был готов по привычке опровергать, спорить. Но то, что случилось, он видел своими глазами.
– Но… что это должно значить, батюшка?
Священник пожал плечами:
– Можете считать это знаком. Или напоминанием. Может, это ответ к нашему достаточно бестолковому диспуту… Юрий Петрович, не знаю, даст ли еще Бог свидеться… Прошу вас, что бы не случилось, забудьте о ненависти. Не берите этого греха на душу. Вы устанете ненавидеть, а сил на любовь уже не будет… Прошу вас…
Орловский не ответил, слова не шли на ум. Священник мгновенье помолчал, а затем широко благословил Юрия. Тот кивнул, невнятно пробормотал: «До свиданья», и уже повернулся было, чтобы уходить, но не удержался и вновь бросил взгляд на икону. Лик Георгия в неярком сверкании серебряной ризы на этот раз показался ему чужим и далеким, словно бывший младший командир римской армии на какой-то миг забыл о своем непутевом тезке…
Юрий еще раз кивнул и быстро прошел через полутемный храм к выходу. Сообразив, что в кармане пиджака все еще лежит пара свечей, он поставил их к первой же попавшейся иконе, наскоро перекрестился и через секунду был уже на улице, щурясь от яркого дневного света.
На душе было тяжело. Страх, гнавший его по улице с самого утра, теперь почти не ощущался, он словно спрятался, ожидая своей очереди, и вместо него в душе проснулись недовольство собой и отчаянный стыд. Орловский решил, что вел себя попросту безобразно. Он пришел в церковь, священник, почувствовав, что случайному гостю нужна помощь, обратился к нему, а он, всегда считавший себя воспитанным человеком, обрушился на отца Леонида чуть ли не с руганью! В голове пронеслись сказанные только что фразы, и Юрию стало совсем не по себе. «Погубили страну»! Смелым же он оказался в разговоре с беззащитным священником! И откуда только взялись такие выражения у него, интеллигента? «Банда», «разбойничья шайка»… О тоне, которым это все говорилось, вообще не хотелось вспоминать.
Юрий с детства не любил повышать голос – равно как и то, когда голос повышали в разговоре с ним. Даже в редких беседах с Терапевтом, когда вокруг было заведомо пусто и безопасно, он был всегда сдержан и спокоен даже если пересказывал то, новое, что удавалось узнать и что заставляло порой задыхаться от ужаса и гнева. И вот, сорвался – и где, в храме! Хотелось немедленно вернуться, извиниться – извиниться по-настоящему. Нет, он не был согласен с отцом Леонидом. Юрий считал, что имеет полное право на ненависть к врагу, но ведь он говорил со священником! У церкви своя правда, и поэтому священнослужителей не посылают в бой…
Он уже твердо решил вернуться, но, опомнившись, поднял взгляд – и замер. Двое, о которых он успел забыть, были прямо перед ним, у выхода из переулка. Очевидно, им надоело ждать где-то за углом, и теперь оба стояли здесь, прямо на брусчатке мостовой. Тот, что помоложе и пониже ростом, беззаботно покуривал папироску, и на лице его плавала блаженная ухмылка давно не курившего человека. Второй – постарше и повыше – тоже держал папиросу в пальцах, но не курил, а раздраженно вертел ее, словно его что-то в этой папиросе не устраивало.
Юрий сделал несколько шагов вперед, остановился, а затем заставил себя вновь двинуться дальше. Да, они не собирались таиться. Очевидно, сейчас эти двое уступят дорогу, затем вновь потащатся следом…
Они действительно расступились, но внезапно, когда Юрий оказался как раз между «топтунами», один из них, тот что постарше, хмыкнул, сунул не понравившуюся ему папиросу в карман, и повернулся к Юрию:
– Слышь, Орловский, ты ведь «Нашу марку» куришь? Кинь папироску!
На миг стало холодно. Ни о чем не думая, Юрий сунул руку в карман пиджака, выхватил пачку и не глядя отдал ее типу в дорогом костюме. Тот извлек одну папиросу, аккуратно закрыл коробку и отдал ее Орловскому:
– Благодарствую. Никакого сравнения!
Он прикурил, с наслаждением пустив в небо струю дыма. Юрий все еще стоял, машинально поправляя пиджак. Тот, что был помоложе, продолжал как ни в чем не бывало блаженно ухмыляться.
– Да ты чего? – удивился старший «топтун». – Гуляй дальше, Орловский! Тем более, в храме побывал, душу облегчил…
Не дослушав, Юрий шагнул прочь. Через мгновение сзади неторопливо зашлепали по мостовой две пары туфель. Орловский заставил себя не оглядываться и резко ускорил шаг. Его вновь охватил гнев, но уже не на себя, а на тех, кто неторопливо и тщательно готовил расправу. «Нельзя их недооценивать», – вновь вспомнились слова Терапевта. Да, они вцепились мертвой хваткой. Пока еще только здесь, на улице, чтоб не отпускать ни на шаг, заставив почувствовать свое вездесущее всесилие. А скоро – и там, в лабиринтах Большого Дома, где за него возьмутся по-настоящему…