На источенных червями сваях рухнувших причалов сидело несколько чаек. Поодаль покачивались на волнах жалкого вида буревестники-глупыши. Мальчишкам лень было закинуть удочку, чтобы поймать подкаменщика, или забросить сеть, чтобы отловить пинагора. Они просто стояли, запрокинув головы и подняв плечи, им было лень даже бросить камнем в чайку.
Во всем чувствовалась осень.
Вдруг мальчишки оживились, завидев, что по трапу с траулера сходит долговязый парень с растрепанными светлыми волосами. Когда он поравнялся с ними, они окликнули его:
— Оули Кошелек!
Однако Оули Кошелек сделал вид, будто не слышит. Он был теперь выше их. Он стал настоящим моряком на траулере и не слышал прозвищ, какие на причале выкрикивали малыши, неработающие сопляки, для которых высший героизм — прогулять урок.
VII
В прихожей дома номер 101 по Главной улице висит кроличья шубка, несколько волосков упало на темно-красную дорожку. Дом большой, новый, построенный по индивидуальному проекту. Внутри все подобрано и размещено архитектором; мебель, ковры, шторы, цвет стен и потолков, картины и украшения — все прекрасно гармонирует друг с другом.
Ни одного диссонанса.
Хотя…
Хозяйка дома сидит на кухне, облокотившись на стол и обхватив лицо белыми, ухоженными ладонями. Она сидит неподвижно, расслабленно, синее платье подчеркивает светлые тона кухни.
Она высока и стройна, но не худа, шея у нее длинная, продолговатую голову окаймляют темные волосы. Глаза черные, совсем черные. Нос немножко вздернутый, губы пухлые и изогнутые. Лицо это покоряет, в нем есть что-то таинственное.
Вдруг она отнимает от лица ладони, как бы удивленно оглядывается, встает и что-то произносит грустным голосом. Двигается она мягко и плавно, останавливается, чуть откинувшись назад, перед высоким зеркалом, приподнимает руками груди, снова что-то произносит, усаживается рядом с зеркалом и набирает номер.
— Магазин «Цветы и ювелирные изделия». — В ответе слышна легкая аффектация.
— Привет. — Голос у хозяйки дома не высокий и не низкий. — Узнаёшь?
— Уна?
— Да. Что скажешь?
— Привет, дорогая. Что скажу? Да ничего. Тут никогда ничего не происходит.
— Мюнди не приходил?
— Нет-нет. А вообще-то он тут недавно топтался перед магазином.
— Вон оно что!
— Однако, к счастью, не зашел, будь он неладен.
— Ты только так говоришь. Ладно, послушай-ка меня. Не забежишь ли ко мне в обед?
— Ладно, хорошо. А в чем дело?
— Просто поболтаем. Я приготовлю поесть.
— Что-нибудь случилось?
— Нет, почему ты так думаешь?
— Голос у тебя какой-то невеселый.
— Видишь ли, я ходила на почту… Потом расскажу. Придешь к двенадцати?
Едва положив трубку, Уна встает, зевает, потягивается, поднимает руки вверх, выше, выше, встает на носки, застывает в этом положении на какое-то время, опускается, плавно, словно падающее покрывало.
Она не успевает вернуться в свое одиночество, как раздается телефонный звонок.
— Привет! — Голос наполняет дом, воздух вибрирует.
— Слушаю, — отвечает Уна слегка дрогнувшим, слегка напряженным голосом.
— Ты одна?
— А что?
— Я одна.
Голос на миг умолкает — в молчании этом чувствуется не смущение, а как бы легкий вызов — и затем шепчет:
— Придешь?
— Сейчас?
— Да. Сейчас же.
— Но ведь мы совсем недавно…
— Знаю, знаю. Но я очень хочу…
— Говори осторожнее, ведь телефон.
— Придешь?
— Не могу. Надеюсь, что…
— Муж возвращается?
— Нет, но…
— У тебя только что было занято.
— Я говорила с Эрдлой из цветочного магазина.
— Понятно, — медленно и тяжело произносит голос. — Понятно.
— Да это все ерунда… — быстро говорит Уна. — Я приглашала ее на обед.
— Пусть придет попозже. — От горечи в голосе не осталось и следа.
— Я ведь уже пригласила ее.
— Скажешь, что не выходит. Пожалуйста. Я так одинока, мне так отчаянно одиноко.
Воцаряется недолгое молчание. Атмосфера наэлектризована.
— У меня для тебя кое-что есть.
— Я приду.
Уна звонит в цветочный магазин и говорит, что совсем раскисла, сидеть дома и готовить не в силах, она пройдется, может быть, холодный ветер приободрит ее.
VIII
Серая шапка горы по другую сторону фьорда надвинута на террасу — ту самую, на которую кое-кто из жителей Города порой бросает грустный взгляд; некоторые при этом даже краснеют: для них развалины на террасе — это База.