Золушка оторопело моргает, неуверенно хмыкает себе под нос, пододвигая к упавшему с неба Принцу всё те же чёрствые булки.
— Ешь, — говорит. — Не отравленные они. Ты вон какой тощий… Что, во дворце, получается, вовсе не такая сладкая жизнь, да?
Принц куксится, с неприязнью и непониманием косится на перекладываемый туда и обратно хлеб.
Хлев пахнет шалфеем — Золушка сушит под крышей сорванные в холмах пучки, — молотым тмином, дубовым листом, дорожной влагой, нагретым солнцем мокрым деревом, Принцем, который, в свою очередь, пахнет собаками, лошадьми, странным сладким маслом и немножко — цветами.
Общую картину портит настойчиво лезущая в рот свиная вонь, но Золушка давно привыкла её не замечать, а Принцу, кажется, глубочайше всё равно: он снова берёт в пальцы булки, но есть всё так же не решается, катает по коленям и на руках, будто находит в тех забавные округлые игрушки; эх, королевский ты сынок, не учили тебя разве не баловаться с едой?
— Дурная она там… — тихо бормочет Принц, сдувая с носа липкую мокрую чёлку. — Она вообще везде, как мне кажется, дурная, жизнь эта… Но ты ещё слишком мелкий, чтобы это понять, — с чувством непередаваемого самодостоинства заканчивает он, и подавить смех Золушке становится всё труднее.
«А Прекрасный Принц-то, — думает она, — никак совсем наивный дурачок: не понимает даже, что смотрит вовсе не на мальчишку, но…»
Золушке это почему-то даже нравится.
— Конечно, — с чуточку кленово-ядовитой улыбкой воркует она, обхватывая Принцовы ладони и подталкивая те к приоткрывшимся в недовольстве губам, — я ещё совсем мелкий и зелёный, куда мне до вас, до Принцев… Ешь ты уже давай! Может, и не мягкие, как ты там привык, но тебе точно во вред не пойдут. Я их сам… пёк. Так что ешь. Не выпущу тебя отсюда, пока всё до последней крошки не проглотишь, понял?
Принц, к некоторому её удивлению, не отвечает, не ругается, не спорит: только бурчит нечто бессвязное и лениво-возмущённое, а потом вот и впрямь, напоследок принюхавшись с ещё один бесполезный раз, черствую эту булку…
Кусает.
За высоким окном, затянутым плёнкой из бычьего мочевого пузыря, прядает мягкими ушами улыбчивая белая кошка.
🐈
— Я никогда не хочу влюбляться… — слёзно шепчет Золушка, хоть сама уже и не верит своим просьбам, а белая мягкая кошка нежно мурлычет у неё на подушке, вышёптывая длинными смешными усами:
«Конечно, дитя… Конечно. Всё будет так, как ты попросишь. Все будет так, как возжелает невинное твоё сердце».
— Я никогда не хочу влюбляться… Никогда. Никогда не хочу влюбляться… — снова и снова шепчет она, расхаживая вдоль и поперёк чахленькой маленькой комнатушки широкими ломкими шагами, тревожливо вслушиваясь в изливаемые ночью родные звуки: ворчание собак, чавканье дождя, приглушённый свинячий визг, треск мотылькового огня в осиново-сальной излучине.
Кошка укрывает розовый нос пушистым хвостом, за прогрызенными в стенах щёлками скребутся бурые мыши, по карнизу гуляет скошенный одноглазый месяц, немой старик забрасывает в небесное море насаженные на крючок звёзды — тщетно ловит и ловит заговоренную тыкву или румяную кудрявую русалку.
— Никогда не хочу. Никогда. Никог…
Снаружи тихо скрипит, шелестит, выстукивает и хлюпает: ударяется деревом о дерево хлевная дверь, взволнованно повизгивают новорожденные поросята, получившие на прошлой неделе французские достопочтимые имена, припомненные зачастившим в гости Принцем — теперь свиней, сказал, станут звать, как зовут всю его докучливую родню.
Белая кошка хитро и задумчиво приоткрывает жёлтый улыбчивый глаз: конечно, милая, ты не станешь влюбляться. Конечно, я сдержу своё кошачье слово, и ты познаешь не влюбленность, а истинную Любовь.
В высоком окошке накрытого темнильным плащом хлева тало и нетерпеливо разгорается желточный огонёк: Прекрасный чудаковатый Принц, неумело затепливший первую в жизни разгоревшуюся свечу, снова никуда не уйдёт, пока не дождется пусть не самой в Королевстве красивой, пусть не самой в Королевстве подходящей, но единственной полюбившейся её — пригревшей, несуразной да чуточку серой от боли и пыли тыквенной Принцессы.
Комментарий к
**«Мердуа»** — гусиный помёт.