запах эпох, и думаю: у меня ведь к ним тоже так много вопросов! а они уже не могут ответить! и никогда, никогда уже не узнать мне, как решился мой несостоявшийся родственник Витольдик дать отчаянный ответ смерти, подступившей к нему близко-близко, но всё же не трогавшей его и не помышлявшей трогать, а только погрозившей ему издалека пальцем, – судьба остерегала его, но он не послушал её внятного привета и полез в самое пекло… это любовь! эта была такая странная, несусветная любовь зрелого уже, в общем-то, но всё же ещё достаточно молодого человека, который многое, очень многое в жизни повидал, не научившись отличать область грёз от области жестокой яви, которой полон был весь двадцатый век; я вглядываюсь в его фотографическую карточку и вижу высокого, стройного, красивого мужчину, в котором так явственно ощущается порода, даром что происхождение его было самое босяцкое… есть у меня даже подозрение, что предками его были вовсе не украинские чумаки, как сам он утверждал, а может быть, те люди, с которыми связана постройка замка Гедимина, и не строители, конечно, а кто-то из заказчиков… на фото стоит он в полный рост, опираясь на бутафорскую колонну, – в белоснежной тройке и белом котелке, и никакого беспокойства нет в его внимательных глазах, и никакого предчувствия, а между тем… немцы вошли в Лиду ранним летним утром, спустя пять дней от начала войны, и уже в июле устроили в Лидском замке лагерь для военнопленных, а в самом большом квартале города – гетто, куда согнали не только лидчан, но и множество жителей окрестных деревень; гетто простиралось от захламлённой Лидейки как раз до Виленской улицы, а с другой стороны – от несуществующей уже сегодня Постовской до железнодорожной колеи на Молодечно; Иосифа с женой и сыном взяли сразу, а Соня с бабушкой в тот день отправились с утра на поиски продуктов, их сопровождал Витольдик, потому что бабушка была плоха ногами, – Витольдик, как настоящий джентльмен, вёл её под ручку, Соня слегка поддерживала с противной стороны, и благо суматоха на улицах началась близ дома, где жил Сонин кавалер, – они быстро зашли в его квартиру, а ночью он вывел Соню с бабушкой наружу и сопроводил в подвал, от которого имел ключи; они про́жили там месяц, а потом судьба сказала: баста! и отправила к дверям подвала местного дворника Андру́ся, – Андрусь, как хозяин и попечитель местных дворов, тоже имел ключи от этого подвала, зашёл в поисках какой-то там метлы и увидел лежащих в углу на грязной соломе Соню с бабушкой, – бабушка была совсем плоха, – третьего дня её хватил удар, а Витольдик не мог найти ей доктора, потому что все доктора уже томились в гетто; Андрусь позвал солдат комендатуры, а в это время к подвалу как раз пришёл Витольдик с хлебом, – подойдя ближе, он с ужасом приметил отсутствие замка и услышал гортанную речь из-за двери; в тот миг на свет явились немцы с дворником и Соней, – солдаты раздражённо выкрикивали что-то, энергично показывая пальцами на бабушку, Андрусь тихо возражал, но потом махнул рукой и нехотя вернулся; в помещении возле кучи угля лежала уложенная на бок тачка, в неё он попытался втиснуть бабушку, но она была тяжёлая, и тогда дворник махнул рукой Витольдику; вдвоём они кое-как погрузили её в тачку, и странная процессия двинулась по городу: впереди Витольдик с бабушкой, кое-как полулежащей в тесной тачке, – бабушкино багровое лицо испачкано угольною пылью, она тяжело дышит, и чёрные капли пота стекают по её щекам, – следом идут Соня с дворником, а позади – немецкие солдаты; перед гетто они остановились; решётчатые ворота были на запоре… солдаты вошли в караулку; Витольдик посмотрел на бабушку… она вовсе не дышала… упершись в острый борт тачки, лежала, приоткрыв рот, и капли грязного пота ещё дрожали в морщинах её страдальческого лба… ворота медленно открылись, и длинный солдат, выйдя из караулки, призывно помахал рукой… Витольдик нерешительно замялся, глядя на Соню… она плакала, и слёзы пробивали светлые дорожки на её щеках… солдат злобно кричал что-то от ворот… дворник машинально сделал шаг назад, а Витольдик, напротив, толкнул тачку с мёртвой бабушкой и пересёк границу гетто… за ним шагнула Соня… солдаты, весело переговариваясь, стали закрывать ворота, – скрипнув напоследок, решётки глухо лязгнули и намертво замкнулись… начальником гетто был не кто иной, как Бруно Лаубе, установивший для его обитателей железные порядки: на работу в город, в железнодорожное депо и на окрестные поля водили по часам, общение с горожанами было категорически запрещено, снабжали скудно, дозволяя для питания лишь хлеб, воду и муку; хозяйки варили суп с травой, в который клали