дядя, не убивайте меня, я хочу жить… после этой ночи избиения младенцев Иосиф занервничал и заторопился… он хотел бы вывести из заколдованного города всех узников, – и детей, и стариков, но понимал, что это невозможно, да и вообще предприятие было рискованным, ведь неизвестно ещё, удастся ли выйти самым дерзким, самым отчаянным, ибо пуля не ведает вопросов, и в этом случае приходится лишь уповать на равнодушную судьбу… тут пронёсся слух, что немцы готовят очередную акцию и планируют осуществить её восьмого мая, – Иосиф объявил готовность на шестое, и к ночи шестого всё было готово, – я мог бы, конечно, описать побег в духе голливудских традиций, – это была бы такая героическая история с завывающей сиреной и треском автоматов, взрывами, лучами прожекторов, злобно лающими псами… с погоней, отчаянным боем на подступах к тоннелю и счастливым спасением в последний момент, но… ничего этого не было, был такой тихий подвиг: люди просто спускались под землю один за другим и исчезали… все, кто мог и хотел выйти – вышли, только Иосиф до конца жизни каждый божий день вспоминал оставшихся, всё убеждая себя и уговаривая: нельзя было вывести всех, нельзя было вывести всех, нельзя было вывести всех… и вот не вывел, а теперь они снятся по ночам, протягивают руки и спрашивают: почему ты не вывел нас? почему? и не знал он тогда, что мама его давно умерла, а Соня с Витольдиком находятся на противоположном конце гетто, – они тоже снились по ночам и тоже протягивали руки, задавая свои бесконечные вопросы, на которые он не мог ответить, потому что не было ответов на эти вопросы, но он и помнил одновременно, с каким чувством лихорадочного возбуждения приготовлял побег, как рыл, срывая ногти, спрессованную, сцементированную мелкими камнями землю, как с колотящимся сердцем помогал людям спускаться в тесный лаз, а потом сам полз по душному тоннелю и почти терял сознание от нехватки воздуха, и, может быть, моя, моя смутная фигура за полтора десятка лет до появления на свет уже брезжила ему каким-то неопределённым обещанием, ведь он и сына спасал, то есть – моего отца, – если бы не этот лаз, если б не побег, то восьмого мая все три сотни бежавших оказались бы во рвах заброшенного полигона за чертою Лиды, в старых осыпавшихся ямах, куда узников сталкивали группами и забрасывали противопехотными гранатами, – по сей день лежали бы они во рвах, укрытые, словно одеялом, горькой известью, и тогда прервались бы эти тонкие, почти пунктирные жизненные нити, безжалостно разрубленные равнодушным роком, оставив нерождённых потомков в неопределённом пространстве между небом и землёй, но… те, кто хотел всё же оспорить у судьбы свой шанс, рискнули и оспорили: проводник привёл их в лес, и они с удивлением увидели хорошо обжитый лагерь, поставленный посреди глухой чащобы, – укрытые дёрном землянки, шалаши, навесы над кухнями и многое ещё из того, что сопутствует походной жизни, – это был отряд Тувьи Бельского, который тоже не захотел гнить под известью в общей могиле и ещё в декабре сорок первого организовал с тремя родными братьями лесной отряд, куда постановил принимать любого, даже небоеспособного еврея, – этот Бельский был первым среди партизан Европы, а может, и вообще единственным, чей отряд, сражаясь под лозунгами возмездия и сопротивления, не забывал о гуманистической сути борьбы, – командир долгом почитал спасать обречённых и спасал, в то время как другие партизанские отряды отказывались принимать людей из гетто, и это, к слову, была государственная установка, ибо Верховный главнокомандующий даже в экстремальных условиях войны проводил свою порочную национальную политику, согласно которой в Белоруссии должны были быть белорусские партизанские отряды, а в России – российские, и никаких еврейских отрядов не должно было существовать вообще; был случай даже, когда желавших взять оружие беглецов из гетто партизаны без особых раздумий расстреляли, предполагая в них шпионов: а как, дескать, вы бежали? это ж невозможно… стало быть, вы специально подготовленные диверсанты и шпионы! – Бельский же принимал всех без исключения – женщин, стариков, детей, и все они были под надёжной охраной партизан-боевиков; это была такая волчья стая, построенная, в общем, по законам настоящей волчьей стаи: пока в лагерных кухнях приготовляли пищу, в госпитальных палатках лечили раненых и работали в оружейных, кузнечных, швейных мастерских, в инструменталках, в типографии, боевые отряды братьев Бельских взрывали поезда, дороги, нападали на полицейские участки и вступали в открытые бои с врагом, стараясь отбить пленных, спасти детей и хоть как-то воспрепятствовать карательным акциям эсэсовцев, а машина смерти тем временем уже раскручивала свой кровавый маховик, поглощая сотни тысяч подлежащих уничтожению людей… на восток шли эшелоны с депортированными немецкими евреями, и нужно было место, место, место, а гетто не могли вместить всех, – и своих, и чужих, посему машина уже не могла остановиться и молола, молола, перемалывала в пыль чьи-то жизни, судьбы и неродившихся детей… Иосиф стал в отряде младшим командиром, осуществлял диверсии, и Паша не захотела идти на кухню, думая применить на новом месте свой боевой опыт, приобретённый когда-то у Махно, а соединение с течением времени росло, – к концу года в нём было уже больше тысячи бойцов, – все люди работали и воевали, сумели наладить быт и кормили себя самостоятельно, не было лишь соли, и вот как-то в ноябре Тувья отправил группу Иосифа в зажиточный хутор возле Лиды с намерением раздобыть сольцы, – группа отправилась утром по свежему морозу, впереди шла Паша с подростком лет шестнадцати, в середине брели три здоровенных партизана, замыкал шествие Иосиф, – двигались сторожко и с оглядкой, не выходя на открытые пространства, и только перед хутором выбрались на взгорок; хозяин был радушен, усадил за выскобленный стол, поставил чугунок с бульбой, миску квашеной капусты и не пожалел даже самогону; соль, конечно, обещал и отправил за ней брата в Лиду – до сродственников, дал ему солдатский вещмешок да наказал быстрее обернуться, – брат отправился и менее чем через час явился – без соли, но с людишками; людишки были из местных полицаев, которые хотели за свои подвиги наградами разжиться, – им за выловленных партизан рейхсмарками платили, только никто из них не знал, что в гостях у хуторянина – сам Лидский Робин Гуд, которого все они прекрасно знали, – так Иосиф не стал с ними размовлять: быстро передёрнул затвор трофейного