борзый, как олень, второго – червячок, и Лулай взаправду был резкий и быстрый, а Хамахей – худой, вертлявый и постоянно извивающийся… эти люди бодро взялись планировать захват законной власти и наметили премьеру своей антрепризы на чукотской сцене сразу после наступления нового, 1920 года, не зная вовсе, что с самого начала затесался к ним, говоря по-нынешнему – крот, а по-тогдашнему – агент, который всегда бы в курсе всего, что происходило в те поры в анадырском ревкоме, – из этого случилась смута, большая злоба и кровопроливание; Мариков и дядя Богдан хотели произвести Великую январскую социалистическую революцию бескровно, да где там! разве можно революцию произвести бескровно? и даже владивостокская ячейка настоятельно рекомендовала ревкому не стесняться в средствах: Громова-Лубенца – убить, Струкова – убить, а десяток штатных милиционеров распропагандировать да присовокупить к своим штыкам; что же касается до чукчей, то взять их немедля под собственную руку, а ежели паче чаяния не захотят Советов да станут, как прежде, жить оленями, игнорируя социалистическое общежитие, так применить и принуждение, следуя известному революционному лозунгу железной рукой загоним человечество к счастью; тут дядя Богдан горячо возражал Михаилу, – в том смысле что чукчи невозможны к приручению, и Советская власть никогда их не захватит, как не смогли сделать это казаки без малого двести лет тому назад: ведь я этот урок учил в архивах, – горячился дядя Богдан, – и уверяю тебя, брат, – из такой затеи ничего путного не выйдет; посуди же сам: не справился с ними Шестаков, не справился Павлуцкий, а ведь оба они были – не чета нам; Шестаков имел под началом своим полторы тысячи людей, значился в бумагах полковым головой и смотрел за десятком острогов по всему северо-востоку, – власти столько он имел, что приглядывал и за воеводой, собирал ясак да судил-рядил собственным судом… чую я своею кровью, – добавлял дядя Богдан, – что не снискать нам тут славы боевой, а кровь моя – вещун, потому как в Средне-Колымском архиве я нарыл: в отряде Шестакова служил один Давидка, а в отряде Павлуцкого – Бориска, и оба назывались Лидские, они были братья, родом из местечка Лида, стояло такое местечко в Виленском воеводстве Великого княжества Литовского, – уж как эти братовья попали к чукчам, даже Бог не знает; Давидка был старшой, Бориска – младший, и чтобы понять, как стали они по разным баррикадам, надобно знать свару Шестакова и Павлуцкого, случившуюся у них уже в пути, только историю следует начать с начала: Шестаков хоть и был головой казаков якутского полка, однако власти ему вовсе не хватало, отчего он и бредил вечно новыми делами, – владея семью языками местных инородцев, хорошо зная край, жизнь, обычаи аборигенов да устав службы русских гарнизонов, Афошка горел ради новых завоеваний для державы, и дерзость его такова была, что он вошёл даже и в Сенат, – это из дальнего-то медвежьего угла! – был принят Рагузинским, Сиверсом, всесильным Меншиковым и добился рассмотрения своих проектов, после чего Сенат постановил: