- Великая победа, государь, - произнес он приветливо.
- Да, - согласился Филипп, и его единственный зрячий глаз пристально посмотрел спартанцу в лицо. - Почему ты не явился, когда я посылал за тобой?
Другие мужи - Аттал, Берин, Никанор и несколько офицеров - находились поблизости и смотрели на спартанца, ожидая, что он ответит.
- Ты приказал мне наблюдать за ходом сражения, государь. Я подозревал, что Ономарх где-то припрятал резерв - так оно и вышло.
- Проклятье! - зарычал Филипп, вскочив на ноги. - Когда Царь отдает приказ, ему надо повиноваться! Этот простой факт тебе понятен?
- Это я и делаю, - ответил спартанец, и его светлые глаза сверкнули.
- Государь, - вставил Никанор, - приди Парменион к тебе на подмогу раньше - ты попал бы в ловушку.
- Молчать! - прогремел Филипп. И вновь обратился к Пармениону. - Мне на службе не нужен человек, не выполняющий мои приказы.
- Эту задачу легко решить, государь, - холодно произнес Парменион. Отвесив поклон, он взял коня под уздцы и зашагал прочь, покидая поле.
***
Гнев Филиппа не угасал весь долгий вечер. Его раны, даром что легкие, сильно болели, а настроение было хуже некуда. Он понимал, что был несправедлив к Пармениону, но это странным образом лишь подстегивало его раздражительность. Этот муж всегда оказывался прав, все время был таким
правильным
. Раны Царя были перевязаны смоченными в кипяченом вине бинтами и, несмотря на протесты лысого хирурга Берния, Филипп лично наблюдал за отправкой тяжелораненых македонян в палаты врачевания за Пагасой, и лишь затем отправился восстанавливать силы в захваченный дворец в центре опустошенного города. Отсюда он наблюдал за казнью шестисот пленных фокейцев, захваченных кавалерией. Убийства подняли ему настроение. Ономарх был сильным противником, вокруг которого сплачивались все те, кто боялся Македонии. Без него все пути в центральную Грецию теперь были открыты.
На закате Филипп вошел в андрон, просторное помещение с девятью ложами. Стены были покрыты фресками фиванского художника, Натилия; в основном это были сцены охоты, всадники, преследующие нескольких львов, но Филипп был очарован мастерством и яркими красками, использованными здесь. Художник был, скорее всего, человеком сведущим в охоте. Лошади у него вышли настоящими, львы - поджарыми и опасными, а лица охотников выражали одновременно отвагу и страх. Филипп решил послать за автором, когда закончится эта военная кампания. Такие сцены будут превосходно смотреться во дворце в Пелле.
Один за другим к Филиппу являлись офицеры с докладами о потерях за сегодняшний день. Феопарл, командир Гвардии, потерял сто десять человек убитыми и семьдесят ранеными. Антипатр доложил о восьмидесяти четырех погибших гетайрах в кавалерии. Всего у македонян было убито триста семь воинов, двести двадцать семь было ранено.
Фокейцы были практически уничтожены. Две тысячи были зарублены на поле боя, да еще не меньше тысячи их воинов утонуло, когда они бросались с берега в тщетной попытке вплавь добраться до афинских трирем.
Последние новости порадовали и удовлетворили Филиппа. Расправив могучие плечи на устланном шелком ложе, он осушил пятый кубок вина и почувствовал, что жажда начинает улетучиваться. Глядя на военачальников, он усмехнулся. - Славный день, друзья мои, - молвил он, приподнявшись и наполняя свой кубок из золотого кувшина. Однако общее настроение было мрачным, и никто не присоединился к его тосту. - Да что с вами всеми такое? Разве так празднуют победу?
Встал Феопарл, неуклюже поклонился. Он был плотным мужчиной с черной бородой и карими глазами. - Если позволишь, государь, - произнес он глубоким голосом, с грохотом северных гор, - я бы хотел вернуться к своим людям.
- Конечно, - ответил Филипп. Следующим встал Никанор, затем Коений и Антипатр. Всего через несколько минут с ним остался только Аттал.
- Да что с ними творится, во имя Гекаты? - спросил Царь, расчесывая ослепший глаз.
Аттал прочистил горло и выпил вина перед тем, как ответить, затем его холодные глаза встретились взглядом с Филиппом. - Они хотят увидеться с Парменионом прежде, чем он покинет Пагасу, - сказал Аттал.
Филипп отставил кубок и откинулся на застланное ложе. - Я был слишком суров, - промолвил он.