– Моя шлюшка, – почти рычит Уилсон ему в спину, до крови раздирая кожу на лопатках. – Моя развратная маленькая шлюшка Пи-и-ити…
У Питера перед глазами всё плывёт и смазывается от наступающего оргазма.
А потом Уэйд сжимает его горло.
И держит, держит, держит. Усиливая хватку. Каждый раз – в такт очередному толчку, вот тебе, детка, маленькая смерть.
Питер задыхается, Питер царапает его пальцы, силясь отодрать эту жестокую руку от горла, но ничего не выходит. Ничего, ничего, только…
Щёки жжёт.
Питер давится стоном и скулежом, Питер глухо всхлипывает, Питер дёргает головой, пытаясь освободиться, но крепкие пальцы лишь сжимаются сильнее, и вот теперь – теперь ему страшно. Да, блядь, ему страшно, у него во рту пересыхает, а лёгкие начинает печь, перед глазами пляшут чернильные мушки, и при всём при этом – бля-адь – у него стоит так, что больно, он и впрямь течёт от крепкого члена внутри, как последняя сучка, и голова у него кружится, и, кажется, он сейчас… если Уэйд не отпустит…
Мир вокруг угрожающе сужается до крошечной точки.
За секунду до того, как темнота подбирается к Питеру, Уэйд убирает пальцы. И опускает их на его член.
Вместо темноты приходит ослепительный свет, и Питер глухо отчаянно воет, как раненый зверь, и тяжело падает на диван, вжимаясь мокрым от слёз и пота лицом, и толкается членом в горячую ладонь.
И только спустя несколько мгновений – когда Уэйд со сдавленным рычанием наваливается сверху, в последнем, финальном толчке спуская прямо в Питера, он понимает, что кончил.
Живот весь липкий, как и диван под ним.
Дышать всё ещё больно, и на шее – Питер знает наверняка – остались синяки.
– Ты ебанутый, – охрипшим голосом говорит он, торопливо стирая с щёк следы слёз. – Совершенно ебанутый.
– Моя детка, – тянет Уэйд, видимо, даже не слушая его, и целует Питера в мокрый затылок. А потом добавляет вдруг:
– Я люблю тебя. Мы любим.
И, конечно, сразу же всё портит.
– Ну что, может, сгоняем пожрём в тако белл?
========== -10- ==========
Питер ужасно нервничает.
Нет, если вы об этом подумали, он не рожает – вы видите в шапке омегаверс? Нет? Вот и хватит лыбиться. Всё гораздо сложнее.
Сегодня четверг.
Первый, ну, вы понимаете, четверг после того происшествия. И сегодня… да, сегодня Питер должен сделать кое-что важное. Но пока…
– Не отвлекайся! – орёт ему Кэп, запуская щитом в морду очередному дебилу в маске. – Питер, сзади!
Да, супергеройская жизнь имеет свои минусы: на затылке у него теперь, судя по ощущениям, здоровенная шишка. Зато пойман преступник: сидит, намертво спеленутый паутиной, и осоловело моргает, явно не понимая, что произошло.
Питер, вот серьёзно, на одно надеется: что Уэйда нет поблизости. Он, знаете ли, очень болезненно реагирует, когда кто-то пытается прошибить Питеру череп – и совершенно неважно, удаётся этому кому-то задуманное или нет. Уилсон звереет одинаково в обоих случаях. Кажется, его на горизонте не видно, и можно…
– Ай-ай-ай! Нехорошо обижать нашу детку! – громогласно заявляет Дэдпул и пришпиливает второго преступника катаной к земле. Устраивается на его коленях, удобно вытянув ноги, и принимается разглагольствовать:
– Может быть, кого-то и возбуждают проломленные черепа, но не нас, нет-нет! Подумай сам, приятель, что путного получится из секса с тем, у кого мозги через отверстие в башке вываливаются? Нет, мы не можем позволить нашей детке обзавестись ещё одной дырочкой – нас вполне устраивают уже имеющиеся!
– О господи, – глухо шепчет Питер, пряча лицо в ладонях. Кэп, разобравшийся с третьим уродом, в жесте молчаливой поддержки сжимает его плечо. Лицо у него каменное, в глазах ни смешинки (и Питер очень рад, что в этот раз напоролся на преступников не с Тони).
– Я бы тебя с удовольствием порубил на роллы, знаешь ли, – пиздит Дэдпул, приподнимаясь и плюхаясь задницей обратно на колени охнувшего преступника. Питеру кажется, что он вот-вот услышит треск ломающихся костей. – Но моя детка этого не одобряет, а я уже настроился на рождественский минет… понимаешь, будет очень обидно, если над моими бубенцами не поработают как следует!
– Он хоть в курсе, что сейчас июль? – осторожно спрашивает Кэп. Питер беспомощно пожимает плечами.
А потом решительно шагает к Дэдпулу и вздёргивает его за шкирку на ноги.
– О, Пити! – радостно скалится Уэйд, норовя полапать его за задницу. Питер без особого сожаления заезжает Уилсону по морде и отрывисто произносит:
– Пойдём отсюда. Кэп и полиция справятся без нас.
– Уау! Мне чудится, или я слышу обещание чего-то горяченького в твоём тоне? Суровый Пити – это всегда так возбуждает! Хочешь оседлать моё лицммпффффмм…
Паутина, конечно, не заткнёт его надолго, но этого хватит, чтобы свалить во-он на ту крышу. Может быть, у Питера даже уши гореть перестанут по пути.
***
Так вот, мы с вами отвлеклись. Питер ужасно нервничает, помните?
Сегодня вроде как ужин с тётей Мэй.
С тётей Мэй, которая ни разу не видела Уэйда Уилсона без маски (хотя наверняка сделала свои выводы, она всегда была очень догадливой). С тётей Мэй, благодаря которой всё это началось.
Питер ни за что не признается, что благодарен своей тётушке.
Питер ни за что не признается, что теперь не может представить себя без Дэдпула. Ну, знаете, без этих вечных посиделок на диване (– Выкинь ты уже эту мерзость, если ты забыл, в прошлый раз мы здесь трахались! – Именно, Паучок. Запах спермы Пити…) с Золотыми девочками и огромным ведром попкорна, без огненных мексиканских поцелуев («Я горячий парень, Паучок, и я хочу целовать свою детку даже после десяти тако!»), без грубоватых ладоней, вовремя и не очень ложащихся на его задницу, без каменного стояка, в о-очень ненавязчивом намёке прижимающегося к его спине…
Да, пожалуй, встречаться с Уэйдом Уилсоном мог бы только полный идиот. Или сумасшедший.
– Или всё сразу, – гаденько добавляет подсознание, почему-то разговаривающее голосом Тони Старка.
Питер вздыхает и одёргивает пиджак. Да, он сегодня вырядился официальней некуда – костюм, галстук-бабочка на шее… он даже заставил Уэйда тоже напялить пиджак, хотя тот наотрез отказался обувать «эти ужасные узкие туфли».
Что ж, маленькая победа – тоже победа.
– Чёрт… – судорожно выдыхает Питер, стоя прямо перед дверью и крепко держа Уэйда за руку. Если он чуть-чуть повернёт голову, вот так, сможет дотронуться губами до изувеченной щеки – он это и делает, и Уэйд, тоже напряжённый, моргает, а потом коротко сжимает его пальцы.
– Не переживай, Пити, – говорит он, – если твою тётушку не вывернет прямо на ковёр, это уже будет хорошо.
– Заткнись, бесишь, – тяжело вздыхает Питер и – вопреки своим словам – крепче сжимает пальцы Уэйда. Уилсон посматривает на него краем глаза, почему-то невесело кривя губы, гладит большим пальцем по запястью… охренеть какая крутая ласка. Нет, серьёзно. Если бы вы только знали, сколько в Дэдпуле нежности.
– Ладно, всё. Хватит мандражировать. Пойдём, – решительно говорит Питер и жмёт на кнопку звонка. Несколько долгих секунд ничего не происходит. Потом дверь открывается. Возникшая на пороге тётя Мэй недоумённо вскидывает брови, глядя на племянника, а потом переводит взгляд на Уэйда.
Раньше, чем один из них успевает сказать хоть слово, Питер откашливается и громко говорит:
– Тётя Мэй, хочу представить тебе моего бойфренда. Уэйда Уилсона. И да, я люблю его.
Уэйд полузадушенно вдыхает и стискивает его пальцы с такой силой, что рискует сломать ему руку.
– Я знаю, – неожиданно отвечает тётя Мэй, и в голосе её сквозит такая нежность, что Питеру мучительно хочется расплакаться. – Хватит топтаться на пороге, мальчики. Ужин стынет.