И – да он сам охуевает от своей смелости – в качестве решающего аргумента больно сжимает чужие яйца через спандекс.
– Ай! – это пронимает Дэдпула моментально, кто бы сомневался. – Только не помидорки! Я всё расскажу! Это всё Мэй, горячая тётя Мэй позвонила нам и сказала, что мы можем встретить тебя после колледжа, и мы хотели подождать, но очень соскучились по нашему Паучку и по его упругим булочкам…
– Хватит! – Питер убирает руку (Дэдпул, уёбок, разочарованно вздыхает) и поджимает губы. – Я всё понял. Ты зря притащился сюда. Я не в настроении разговаривать – так что проваливай.
– Паучок такой жестокий, – почти скулит Уэйд, и, чёрт, это даже мило. – Ни слова о любви, только холодность и безразличие! А мы всего-навсего собирались позвать Паучка на свидание, на прекрасное свидание с тако и чимичангами, а ещё, может быть, с парой сражений, но Паучок нас не любит, нет, не любит!
Однокурсники Питера подтягиваются поближе, явно заинтересованные происходящим. Ещё немного, и они смогут услышать, что орёт Дэдпул: да тот верещит так, что уши закладывает. Питер беспомощно оглядывается и торопливо шепчет:
– Тихо ты, перестань визжать!
– Вот опять! – Дэдпул только что не всхлипывает. – Мы со всей душой, с, так сказать, сердцем на ладони к нему!
– Уэйд! – первые любопытствующие уже в нескольких футах от них.
– Одно маленькое свидание, и только! Но Паучок тако-ой равнодушный и ледяной, совсем как хрен Кэпа! – вопит Дэдпул, раскачиваясь из стороны в сторону и закрывая лицо руками. Питер реально не знает, как его заткнуть! Полный бессильной ярости и желания придушить Уэйда прямо сейчас, он рычит:
– Я пойду, пойду, только заткнись, пожалуйста!
Вой стихает как по волшебству.
– Пра-авда? – заинтересованно спрашивает Дэдпул, косясь на него сквозь раздвинутые пальцы. И вдруг подпрыгивает и орёт так, что слышно даже тем, кто находится на другой стороне стадиона:
– Пити пойдёт с нами на свидание, на свидание, на свидание!
Питер лопатками чувствует заинтересованные взгляды.
Блядь.
Он ненавидит свою жизнь и Уэйда Уилсона.
========== -6- ==========
«Завтра после колледжа», – вот как они договариваются. Точнее, Дэдпул ставит Питера перед фактом и скалится. Питер зло сжимает зубы – очень хочется отомстить, стереть эту ухмылочку, так что он спокойно произносит:
– Хорошо. Но у меня есть одно условие.
– Что угодно для нашей принцессы! – Уэйд моментально оживляется, и Питер кривится: хоть они и стоят теперь в безлюдном переулке, где некому их подслушать, быть принцессой – сомнительное удовольствие.
Дэдпул, естественно, пиздит, пиздит и пиздит.
– Да, что угодно, Жёлтый, не надо со мной спорить! – трещит он, и у Питера моментально начинает болеть голова. – Ну, кроме этого! Ладно, и этого! Хорошо, хорошо, Мистера Пончика мы тоже не отдадим! Всё, кроме него – именно так!
– Мистера Пончика? – растерянно переспрашивает Питер.
– Это его плюшевый единорог. Заткнись, Белый, я пытаюсь быть брутальным! Да ну, а как насчёт той игрушки, которую…
– Я понял, не продолжай! – торопливо прерывает его Питер. И на всякий случай уточняет:
– Не продолжайте. Все трое.
Уэйд выдаёт ему гримасу тройной обиды, но маска смазывает весь эффект.
– Так вот, – говорит Питер, нервно поправляя лямку свешивающегося с плеча рюкзака. Делает глубокий вдох. – Я хочу, чтобы на нашем свидании ты был без маски.
Уэйд замолкает. И, если честно, это пиздец какое страшное зрелище – когда затыкается тот, кто, наверное, не перестаёт пиздеть даже во сне или в отключке.
Питер моментально начинает жалеть о своём решении. Быть может, это слишком много – просить о подобном, но…
Хватит мотать сопли на кулак, Паркер! Пусть сделает это, раз он так хочет с тобой встречаться.
О, теперь мы думаем о перспективе отношений с Дэдпулом?
Питер искренне надеется, что шизофрения не передаётся через поцелуи. И моментально краснеет – воспоминание оказывается слишком ярким.
– Эм… Уэйд? – он дотрагивается до плеча всё ещё молчащего Дэдпула, и тот вдруг отшатывается. Потом рвано выдыхает и говорит нарочито бодро:
– Уел, Паучок. Такого мы не ожидали.
– Так ты снимешь маску? – настойчиво спрашивает Питер; плечо под его пальцами обжигающе горячее даже через спандекс. Какая у Уэйда вообще температура тела, сорок три?
– Послушай, – он уже начинает нервничать: оглушительная тишина бьёт по вискам. – Если это чересчур, то я…
– Нет, – хрипло отвечает вдруг Уэйд, не глядя на него. – Всё нормально, Пити. Мы даже подержим тебя за волосы, когда тебя будет выворачивать наизнанку, и подадим стакан воды, но ты уж постарайся хотя бы не…
О господи! Привет, комплексы!
Питер пялится на него в растерянности и в отчаянии, не зная, как заставить его замолчать. И не находит ничего лучшего, чем прижаться губами к плотной маске – там, где угадываются очертания рта.
Уэйд затыкается моментально.
«Что ты делаешь, Питер Паркер?!»
– Завтра, – говорит Питер, малодушно отмахиваясь от голоса разума. И торопливо разворачивается, почти сбегая. Спину его жжёт внимательный пронзительный взгляд.
***
Возвращаясь домой из колледжа, он искренне надеется, что Уэйд передумал («да, именно для того, чтобы он передумал, ты его поцеловал!»). Но обнаруживает чужое присутствие ещё в прихожей: небрежно сброшенные под полочку для обуви серые кроссовки, шнурок на левом подран, правый заляпан чем-то очень напоминающим соус для тако.
Дэдпул в своём репертуаре. Не то чтобы Питер рассчитывал на что-то другое.
Во всём доме тихо. Так тихо, что Питер моментально напрягается. Нет, он знает, Уэйд не причинит вреда его тёте, да и чутьё молчит, но… почему так тихо?
Ах, вот оно что.
Уэйд обнаруживается в гостиной. Он сидит на диване рядом с тётей Мэй, явно сосредоточенный. Питер близоруко моргает, всматриваясь в странную, почти идиллическую картину. Внимание его привлекает какое-то мельтешение – торопливые движения пальцев обоих.
Это что, спицы?!
– А, Питер, – мягко улыбается ему тётя Мэй, поднимая голову. – Уэйд тебя совсем заждался. Так заскучал, что…
– Пити! – радостно вопит Уилсон, вскакивая на ноги. Да, это явно спицы. В руках у него – какой-то уродливый комок ниток. – Вязание – это так прикольно! Ты только посмотри!
– И что это? – осторожно уточняет Питер, когда под нос ему пихают… что-то. Уэйд кажется оскорблённым: он пыхтит, видимо, раздумывая, оскорбиться или нет, но потом всё-таки гордо отвечает:
– Свитер для Пити!
– Ага. Свитер, – медленно повторяет Питер, с сомнением косясь на уродливую мешанину беспорядочных петель. – А почему он розовый?
Уэйд открывает рот, и, сообразив, что тот сейчас ответит, Питер поспешно добавляет:
– Не надо, я понял сам.
Выражения лица Уэйда не распознать через маску (маску? какого чёрта, Уилсон?). Питер бегло оглядывает его и даже застывает: да, маска всё ещё на Уэйде.
Но перчатки он не надел.
У него дыхание перехватывает, когда он смотрит на чужие пальцы – искорёженные, чудовищно обожжённые, без ногтей. Это… это…
Питеру должно быть противно. Должно же, это же, блядь, не человеческие руки, это куски мяса, небрежно и на скорую руку кем-то сшитые в подобие кистей!
Питеру только неожиданно горько и больно.
Уэйд ловит его напряжённый взгляд. Плечи его каменеют; раньше, чем Питер успевает что-то сказать, Уилсон решительно отворачивается и протягивает своё неприглядное творение тёте Мэй.
Тёте Мэй, которая не могла не заметить эти несчастные руки – такие больше подошли бы измученному зверю или, быть может, подопытной крысе.
Проблема в том, что Уэйд и был подопытной крысой.
Питеру становится нечем дышать.
– Мы, пожалуй, пойдём, – говорит Уилсон где-то там, далеко. Питер не слышит, что отвечает тётя Мэй, у Питера в голове каша из мучительной жалости и мучительного же восхищения: сколько нужно было пережить (и переумирать), чтобы так…