- Квас что ли варит? - не поняла девочка. А потом вспомнила, что у дяди Максима в кухне весь пол заставлен пустыми бутылками. Значит, точно варит. Потом разливает и продаёт. Вот и сегодня он налил ей целый стакан пахнущей хлебом жидкости.
- Сейчас, сейчас, деточка, - и вытащил из банки огромный солёный огурец. - На-ка, кушай!
Надя откусила кончик. Вкусно!
- Картошечки не хочешь? - предложил Максим. Девочка отчаянно замотала головой. На картошку у неё аллергия до конца жизни.
- Молчит. Совсем её Сашка замордовала, - дядя наполнил стопки. - Таскает по монастырям да по церквям. А там одни старухи усохшие. Тьфу! Слов нет! Изуродует девчонку! Давай за Надюшку!
Выпили. Надя хрустела огурцом, прислушиваясь к разговору.
- Сашку-то помнишь? - спросил Максим у своего приятеля.
- Не помню. - Витька так резко дёрнул головой, что чуть не упал.
- Как так? Сашка – сестра моя младшая. Она ж с тобой, дураком, в одном классе училась!
- Не помню! - стоял на своём Витька.
- Да длинная такая, белобрысая. Стихи всё читала. Залезет на сцену и давай руками размахивать. «Тонкая натура». Так бабка наша покойница её называла. «Пойдёт далеко». Пошла... в семнадцать лет принесла в подоле. Мать её пытает, кто отец. Молчит. На неё, оказывается, в подъезде напали. Человек их пять было, что ли. Ну, мы ж это после узнали. А тогда мать её за волосья оттаскала и на аборт потащила. А у этой дуры уже шестой месяц. Ирка тогда ещё только замуж вышла. Приехала домой да как влепит Сашке с порога пощёчину. Чего, говорит, семью позоришь. А эта стоит, трясётся, и слёзы, вот такие! С кулак! - Максим продемонстрировал свой кулак, вздохнул и налил ещё по одной.
- Ребёночка она родила полуживого, шестимесячного. Да он скоро и помер. Радоваться надо, недолго мучилась, а она в крик: «Это вы во всём виноваты! Он из-за вас помер!» Вы, говорит, били, а он (я то есть) стоял и смотрел. Не, ну ты подумай, чего мне-то в бабские дрязги встревать. У меня своих дел было выше крыши – я с армии только вернулся.
Витька заснул, прислонившись к стене. Надя попросила ещё огурец.
- Лезь сама, - сказал Максим. - У тебя ручка крохотная – до самого дна достанешь.
- Эх, Надюшка, - продолжал он. - Знаешь с чего твоя тётка свихнулась?
Надя покачала головой.
- Её один семинарист с панталыку сбил, - Максим пнул ногой Витьку. Тот заморгал, озираясь.
- Сашка в него втюрилась по уши. Он, вроде, тоже. И давай её в церковь водить да книжками разными божескими пичкать. Ну, проходили они годок за ручку. Тут ему уж семинарию свою заканчивать, а мать наша отвела его как-то в сторонку да говорит: «Не нужно тебе на Сашке жениться. Она у нас девушка с прошлым, гуляла напропалую, ребёнка в подоле принесла». В общем, нашёл этот семинарист себе нормальную матушку, получил приход да укатил отсюда. А Сашка в бабкину «однушку» переехала, заперлась и с нами уж больше не общалась. Даже на материны похороны не явилась. Она, говорит, сыночка моего убила да мне всю жизнь попортила. Да кто ж знает? Может, этот её ребёнок и так бы помер. А била её мать за дело. На то она и мать. Да ты слушаешь меня или нет?
Витька кивнул и хлебнул прямо из горлышка.
- А десять лет назад у Ирки Надюшка родилась, - Максим погладил девочку по голове. - Ирка ребёнка не хотела. Они с мужем как кошка с собакой жили. Да не разводились однако. Чего она его терпела? Не пойму. Этот-то её Колька, как Надюшка родилась, сразу и утоп по пьяни. Через пару лет Ирка Серёгу своего встретила. Ну, этот муж её нынешний. Тут Сашка и возникла. Зачем, говорит, тебе ребёнок? У тебя семья новая, ещё родите. А девочку мне отдай. Ну, Ирка не очень-то сопротивлялась. Решила жизнь с чистого листа начать. Мне, говорит, надькино лицо чем дальше, тем больше лицо её ненавистного папаши-алкоголика напоминает. Не будет из неё толку. Так-то вот. А ты, Надюшка, не дрейфь! Ты у меня самая любимая. Держи-ка!
Максим достал из холодильника пакет шоколадных конфет.
- Для тебя специально. Как знал, что заглянешь.
Надя обхватила пакет руками, слезла с табуретки.
- Я домой пойду, - сказала она.
- Ступай, деточка, - Максим поцеловал её в макушку, - не забывай своего старого больного дядьку.
Оконное стекло холодное словно лёд. Если прижаться щекой, начинает невыносимо ломить зубы. Надя сидела в подъезде на подоконнике, уткнувшись лицом в окно. Начинало темнеть. Бежала по двору собака, рыжая в белых пятнах. Она остановилась на минуту, подняла голову, взглянув на девочку, и приветливо завиляла хвостом. Тётя Саша не любила животных. От кошки шерсть по всему дому, а собака вообще «дьявольское отродье».
Надя ела конфеты, одну за одной. Тётя не покупает шоколад. Он приносит радость и удовольствие, а потому под запретом.
«Бедная тётя Саша, - думала девочка. - Никому она не нужна. Вот у меня есть мама, Мила, дядя Серёжа и дядя Максим. А в школе – Юлька Стрельникова и Пашка Антонов. А у тёти никого нет».
Надя вспомнила как осенью тётя Саша взяла её с собой на работу. Тётин стол в большой комнате. Вокруг за компьютерами много женщин. Они работают, пьют чай, болтают друг с другом, смеются. И только тётя Саша сидит весь день как приклеенная, щёлкает мышкой. Вечером говорит «до свидания», но никто её не отвечает.
Надя вздохнула, дожевала последнюю конфету и решила пока не сбегать.Тётя Саша стояла на коленях у окна. Сломанные полки были спрятаны, иконы разместились на подоконнике. Надя тронула тётю за плечо.
- Деточка моя вернулась, - тётя Саша вскочила, поправила сбившийся набок платок. - Проголодалась, наверное. Картошечку будешь?
- Буду, - ответила девочка и в самом деле съела целых пять картошин.
Ночью Наде стало плохо. Солёные огурцы и шоколадные конфеты – не лучшее сочетание. Тётя сидела у её постели, приложив холодную ладонь к детскому лбу.
- Нет у тебя температуры! - отрывисто сказала она. - Ела что вредное?
- Конфеты, - призналась девочка.
- Вот видишь! Это Бог тебя наказал! Бог-то он всё видит!
Надя схватила шершавую тётину кисть, сжала в руках, прижалась губами:
- Я тебя так люблю, тётечка, так люблю... - прошептала она, задыхаясь от необъяснимой нежности.
- Скажешь тоже! - тётя сердито вырвала руку. - Конфеты где взяла?
- Дядя Максим дал.
-Ах, он сволочь, паразит, алкаш проклятый! Девчонку извести решил, паскуда!
Надя отвернулась, пряча слёзы. Опять тётя Саша всё испортила. Александра Андреевна разделась, улеглась в кровать, вытянувшись под одеялом тонкой напряжённой стрункой. И долго не могла уснуть, любуясь лунным светом, золотившим оклады икон на окне. А когда наконец заснула, то бродила до самого утра по узкому петляющему коридору, но так и не сумела найти из него выхода.