– Чай с города всяких обнов навезут?
«Ну что ж? навезут, так навезут.»
– Чай наши бабы будут себе покупать всякой всячины?
«Ну что ж? будут, так будут!»
Экое бабье сердце упрямое! Ведь и знает, про что хочешь сказать, а никогда не начнет первая.
– Чай тебе тоже обнов хочется?
«У меня много и старого!
– Ну да старое старым, а новое новым! Что тебе: телогрейку, али шубку купить?
«Ничего не надо! Я и так, может, все твое на обновах прожила!» Марфа захныкала. «Острамил ты меня, опозорил, сказал, что у тебя копейки и ет; все на меня пальцами указывали; вот жена мужа в конец разорила, заставила ходить по миру!
Экая дура негодная!.. У-ух!.. вот дочего я дожила!..
Из хныканья Марфа уж и выть начала. Говорят: муж да жена одна сатана, а иная и одна жена, что твои две сатаны. Яков унимал, унимал, пришло хоть самому зареветь.
– Да не плачь; экая, право, у меня тогда гроша не было.
«Да не было, а откуда же ты взял только на оброк? Небось, взаймы-то дать некому, а ты видно нарочно от меня припрятал! У-ух!..
– Ну право-же, великое слово не было!
«Ничего не было, а после откуда пришло?»
– А после…
«Что после? Где ты их взял!
– Да так… Бог послал!
«Бог послал! Видно солгать как не знаешь! Опозорил, острамил, да еще обманывает! Вот какое житье мое горемычное! У-х! у-ух!..
– Полно Марфуша! Что было, то прошло; давай помиримся! кто старое помянет, тому глаз вон! Бог нас избавил от беды, теперь будем жить посмирнее, да получше, так и худу конец.
Но кто сладит с бабой упрямой? Ревет, да воет, да приговаривает: «несчастная я, безталанная, под злою родилась планидою, живу не правой обидою; от родных укор, от соседей позор, а от мужа еще того хуже!..»
Причитала Марфа, да высчитывала, нагнала тоску на Якова. Перестань же Марфа корить, напрасное говорить, да выдумывать; коли я тебе расскажу всю правду истинную, так ты и поверишь и вспокаешься; как узнаешь, где я денег добыл, так не станешь на мужа плакаться!
«Ну-ка как выдумаешь еще обманывать? сказала Марфа, утирая слезы и поглядывая из под-рукава на Якова.
Да так, али уж в самом деле все пересказать?
Не хотелось бы, баба-то ты болтлива под иной час! Ну смотри же, никому ни слова, чтобы нам с тобой беды не нажить! Вот, видишь, как потребовали оброк, вижу, беда неминучая; я в кошель, ан дыра в горсти. Признаться, Марфуша, мы с тобой таки без рассчета деньги трачивали. Что тут делать? Знаю, есть у меня в деревне недруги. На сходку показаться, дрожь проняла; пошел я с горя в лес подумать наедине, как помочь горю нашему. Думал, думал, ничего не выдумал. Ну так и быть! сказал я сам себе; видно подле избы не растут грибы, а надо искать их за версту; а уже худова не будет инова, и скочил с старого пня, на котором сидел, да с горя рубнул изовсей мочи топором по нем. Вдруг в пне что-то звякнуло; я еще, опять тоже самое, вот ни дать-ни взять стеклы битые. Я давай сильнее постукивать, а там что-то так и пересыпается. Изрубил я пень, стал щепки раскидывать… глядь! а там врыт котелок не тяжел, нелегок, а серебром да золотом полон до верха. Тотчас я себе и нагреб на оброк да и теперь похаживаю к нему. А вот, как ты закаешься болтать перед другими лишнее, мы с тобою, как-нибудь ночью темною, пойдем да притащим домой.
«Будто это правда? Будто ты меня не обманываешь?» вскричала Марфа, все еще не веря словам Якова.
– Правда истинная; сама на деле увидишь!
Кинулася Марфа Сидоровна к мужу на шею. Золотой ты мой Яковушка! прости меня не разумную, огорчила я тебя дура-глупая. Теперь во всем тебя стану слушаться; вперед ты от меня никакого досадного слова не услышишь!
– Ну то-то же! молвил Яков, утирая усы и чуть не плача от радости; давно бы так! Давай же помиримся, поцелуемся. Эх, ка-бы мы и всегда так ладно жили! Марфа позабыла и прясть, так и льнет около Якова, так в душу и увивается.»
«Ну» сказала она, погодя не много, «когда же мы пойдем все-то взять?»
– Экая нетерпеливая! Успеешь еще.
«А ну как кроме нас кто отыщет?»
– Небось, я его теперь запрятал в такое место, что хоть весь лес изрой, не докопаешься!
«Лучше бы поскорее домой принесть! Родной ты мой Яковушка, пойдем, возмем в эту ночь?
– Нет, Марфуша, в эту ночь месяц будет ясно светить, нас увидят.
«Ну завтра? Голубчик мой белой, завтра!»
– Экая! говорят успеем, денег у нас теперь еще много; не лучше ли обождать.
«Вот, и этого для меня сделать не хочешь! Дружечик, Яковушка, золотой, ну после завтра! А? непременно после завтра?» Зачала целовать, миловать, ластиться, разглаживать Якову бороду и голову…