Не смерклось еще, узнал и барин всю эту историю, а барин у них сорок лет был отставным юнкером, стало быть, знал военный порядок. Он хоть я не совсем поверил этим рассказам, однако, хоть не ради фуражу, а так из одного куражу, велел позвать к себе на следующее утро Якова и жену его.
Еще красное солнышко и глазок своих не прочистило, порядком не убралось, не умылося, а выборный стучит изо всей мочи палкою но окну дяди Якова. Вскочил тот. – Что такая за пропасть? уж не пожар ли с деревне? Накинул на себя с попыхов кафтан наизнанку. «Фу ты, дрянь какая! видно биту быть!» Выходит он к выборному, а с тем стоит староста Трифоныч; увидел Якова, и шапки не ломает, не кланяется, только ощеряется, да покашливает. «Что вам нужно?» спрашивает Яков. Выборный усмехается. – Да к твоей милости, Яков Прохорычь, и к твоей дражайшей сожительнице Марфе Сидоровне, просить вас сегодня на пир к барину: у него, видишь, каша сплыла, так не одолжите ли вы одного котелка, перелить, перемешать, да сварить сызнова.
Спохватился Яков, видит, к чему дело идет. – Хоть я ничего не понимаю, говорит он выборному, а пожалуй, к барину тотчас явлюсь!
«Нет, Яков Прохорычь, неча тут ждать, перчетверживать, идти так теперь идти, а не то, знаешь, поволочем по своему!»
– Дайте же хоть кафтан порядком натянуть!
Вошел Яков в избу. – Ну, Марфа, одевайся, ступай к барину! – сказал он жене, сам как схватил-тряхнул ее за ворот, да дал ей хорошего подзатыльника, примолвил: «ах ты окаянная!.. у тебя всякое слово, что вода в решете, только войдет да и вытечет!»
Не успела Марфа порядком одеться, отворил Яков дверь, да и пырнул ее к старосте. – Вот вам жена, ведите ее, а я покуда обуюся! Запер дверь на крюк, выломил половицу, вынул котелок, да загреб его под печку, а на место его поставил корчагу с золою. Убрал все, как надобно, и вышел к выборному. А там стоит бедная Марфа потупившись; староста с выборным над нею подтрунивают. «Что это за шубка кумачная! экой наш барин какой, не дает пощеголять такой красавице, хочет заставить ходить, как и наши бабы деревенские!» Посмеялись, позубоскалили и повели их на барский двор.
Выходит барин в писаном халате, на голове зеленый козырек один, должно быть, картуз в покоях забыл. Стал судить и рядить и расспрашивать, начиная с Якова. «Нашел ты клад в моем лесу?»
– Ни какого клада не ведаю!
«Как же говорят все это? сама твоя жена об этом рассказывала.»
– Вольно, батюшка-барин, рассказывать, вольно слушать вашей милости! Известно всей деревне, какая жена у меня! Я ли для неё чего не делаю, а она рада петлю накинуть на меня. Что, батюшка-барин, Ваше Благородие, будешь делать с злою бабою?
«Но от чего же ты так богато живешь?»
– Также, кормилец, и это всякой знает, что отец мой, и даже дед мой, были крестьяне достаточные, завсегды платили оброк вашей милости. Я не мот и не пьяница, живу скромно и тихо; одна жена у меня просит того-сего, хоть иногда и жалко, а отдашь последнее, лишь бы только она была поугомоннее!»
Барин знал, что он говорит правду. Живши всегда в деревне, он видел, что Яков мужик работящий, смирный; выпьет этак когда в пирушке, а пьяного по будням его не видывали. Барин оборотился к Марфе.
«Какже ты говоришь на мужа напраслину?»
Зло разбирало Марфу Сидоровну с тех пор, как муж ей дал тукманку и выгнал из избы, а теперь, когда в глаза корить стал, она ни как не вытерпела, кинулась в ноги барину.
«Не верь ему, отец родной, он налгал тебе; а это точно правда истинная: нашли мы клад в лесу, я сама ходила с ним ночью его откапывать, и теперь он стоит у нас в избе, подле печи под половицею.»
Послал барин справиться. Пришли и донесли, что там точно стоит, только корчага с золою, а не котел с деньгами.
«Что же ты врешь?» закричал барин сердито.
– Не вру, батюшка. Может он, плут, обменил его, а там точно стоял котел с деньгами; мы его в самую ту ночь и поставили…
«А в какую это было ночь?»
– В самую ту, родимый, как шла туча блинная и пирожная; я тогда и блинов и пирогов набрала, да еще когда ваш капкан щуку поймал, а в вашу вершу заяц попал»
«Что она городит?» спросил барин у Якова.
– Она, батюшка, со зла с ума сошла, отвечал тот.
– Еще в самую эту ночь, – прибавила Марфа. – Дворецкой вашей милости с женою на болоте гусей да уток жарили!
«Она помешанная!.. что ты болтаешь, дура? мой дворецкой два года как в Москве живет.»