Тысяча И Одна Ночь. Книга 9

Потом садовник, в тот же час и минуту, поднялся на ноги и, открыв одну из кладовых под этим портиком, вынул оттуда голову очищенного сахару и, отломив от неё большой кусок, положил его в кубок Нур-ад-дина и сказал: "О господин мой, если ты боишься пить вино из-за горечи, выпей его сейчас, - оно стало сладким". И Нур-ад-дин взял кубок и выпил его, а потом чашу наполнил один из детей купцов и сказал: "О господин мой Нур-ад-дин, я твой раб!" И другой тоже сказал: "Я один из твоих слуг". И поднялся третий и сказал: "Ради моего сердца!" И поднялся ещё один и сказал: "Ради Аллаха, о господин мой Нур-ад-дин, залечи моё сердце". И все десять сыновей купцов не отставали от Нур-ад-дина, пока не заставили его выпить десять кубков - каждый по кубку.

А нутро у Нур-ад-дина было девственное - он никогда не пил вина раньше этого часа - и вино закружилось у него в мозгу, и опьяненье его усилилось. И он поднялся на ноги (а язык его отяжелел, и речь его стала непонятной) и воскликнул: "О люди, клянусь Аллахом, вы прекрасны и ваши слова прекрасны, и это место прекрасно, но только в нем недостаёт хорошей музыки. Ведь сказал об этом поэт такие два стиха:

Пусти его вкруг в большой и малой чаше,
Бери его из рук луны лучистой.
Не пей же ты без музыки - я видел,
Что даже конь не может пить без свиста".

И тогда поднялся юноша, хозяин сада, и, сев на мула из мулов детей купцов, скрылся куда-то и вернулся. И с ним была каирская девушка, подобная свежему курдюку, или чистому серебру, или динару в фарфоровой миске, или газели в пустыне, и лицо её смущало сияющее солнце: с чарующими глазами, бровями, как изогнутый лук, розовыми щеками, жемчужными зубами, сахарными устами и томными очами; с грудью, как слоновая кость, втянутым животом со свитыми складками, ягодицами, как набитые подушки, и бёдрами, как сирийские таблицы, а между ними была вещь, подобная кошельку, завёрнутому в кусок полотна. И поэт сказал о ней такие стихи:

И если б она явилась вдруг многобожникам,
Сочли бы её лицо владыкой, не идолом.
А если монаху на востоке явилась бы,
Оставил бы он восток, пошёл бы на запад он.
А если бы в море вдруг солёное плюнула,
То стала б вода морская от слюны сладкою.

А другой сказал такие стихи:

Прекраснее месяца, глаза насурьмив, она,
Как лань, что поймала львят, расставивши сети,
Её осенила ночь в прекрасных кудрях её
Палаткою из волос, без кольев стоящей.
На розах щеки её огонь разжигается
Душою расплавленной влюблённых и сердцем,
Когда бы красавицы времён её видели,
То встали б и крикнули: "Пришедшая лучше!"

А как прекрасны слова кого-то из поэтов:

Три вещи мешают посетить нас красавице -
Страшны соглядатаи и злые завистники:
Сияние лба её, её украшений звон
И амбры прекрасной залах в складках одежд её.
Допустим, что лоб закрыть она б рукавом могла
И снять украшения, но как же ей с потом быть?

И эта девушка была подобна луне, когда она становится полной в четырнадцатую ночь, и было на ней синее платье и зеленое покрывало над блистающим лбом, и ошеломляла она умы и смущала обладателей разума..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот шестьдесят седьмая ночь

Когда же настала восемьсот шестьдесят седьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что садовник того сада привёл юношам девушку, о которой мы говорили, что она до предела красива, прелестна, стройна станом и соразмерна, и как будто о ней хотел сказать поэт:

Вот явилась в плаще она голубом к нам,
Он лазурным, как неба цвет, мне казался.
И, всмотревшись, увидел я в той же одежде
Месяц летний, сияющий зимней ночью.

А как прекрасны и превосходны слова другого:

Плащом закрывшись, пришла она. Я сказал: "Открой
Нам лицо твоё, светоносный месяц, блестящее".
Она молвила: "Я боюсь позора!" Сказал я: "Брось!
Переменами дней изменчивых не смущайся ты!"
Красоты покров подняла она с ланит своих,
И хрусталь закапал на яхонты горящие.
И решил коснуться устами я щеки её,
Чтоб тягаться с ней в день собрания мне не выпало
И чтоб первыми среди любящих оказались мы,
Кто на суд пришёл в воскресенья день к богу вышнему.
И тогда скажу я: "Продли расчёт и заставь стоять
Ты подольше нас, чтоб продлился взгляд на любимую!"

И юноша-садовник сказал девушке: "Знай, о владычица красавиц и всех блистающих звёзд, что мы пожевали твоего прихода в это место только для того, чтобы ты развлекала этого юношу, прекрасного чертами, господина моего Нур-ад-дина. И он не приходил к нам в это место раньше сегодняшнего дня". - "О, если бы ты мне сказал об этом раньше, чтобы я принесла то, что у меня есть!" - воскликнула девушка. "О госпожа, я схожу и принесу тебе это", - сказал садовник. И девушка молвила: "Делай как тебе вздумалось!" - "Дай мне что-нибудь, как знак", - сказал садовник. И девушка дала ему платок.

И тогда садовник быстро ушёл и отсутствовал некоторое время, а потом вернулся, неся зелёный мешок из гладкого шелка, с двумя золотыми подвесками. И девушка взяла мешок у садовника и развязала его и вытряхнула, и из него выпало тридцать два кусочка дерева, и девушка стала вкладывать кусочки один в другой, мужские в женские и женские в мужские, и, обнажив кисти рук, поставила дерево прямо, и превратилось оно в лютню, полированную, натёртую, изделие индийцев. И девушка склонилась над ней, как мать склоняется над ребёнком, и пощекотала её пальцами руки, и лютня застонала, и зазвенела, и затосковала по прежним местам, и вспомнила она виды, что напоили её, и землю, на которой она выросла и воспиталась. И вспомнила она плотников, которые её вырубили, и лакировщиков, что покрыли её лаком, и купцов, которые её доставили, и корабли, что везли её, и возвысила голос, и закричала, и стала рыдать, и запричитала, и казалось, что девушка спросила её об этом, и она ответила языком обстоятельств, произнося такие стихи:

"Была прежде деревом, пристанищем соловьёв,
И ветви я с ними наклоняла свои в тоске.
Они на мне плакали, я плач их переняла,
И тайну мою тот плач теперь сделал явною.
Безвинно меня свалил на землю рубящий лес,
И сделал меня он лютней стройной, как видите.
Но только удар о струны пальцев вещает всем,
Что страстию я убита, ею пытаема.
И знай, из-за этого все гости застольные,
Услышав мой плач, пьянеют, в страсти безумствуют.
И вышний владыка их сердца умягчил ко мне,
И стали на высшие места возвышать меня,
Мой стан обнимает та, кто выше других красой,
Газель черноглазая с истомными взорами.
И пусть Аллах бдительный нас с нею не разлучит,
И пусть не живёт влюблённый, милых бросающий".

И потом девушка немного помолчала, и положила лютню на колени, и склонилась над ней, как мать склоняется над ребёнком. И потом она ударила по струнам на много ладов, и вернулась к первому ладу, и произнесла такие стихи:

"О, если б влюблённого, свернув, посетили,
То тяжесть с него любви они бы сложили.
И вот соловей в кустах с ним перекликается,
Как будто влюблённый он, а милый далеко.
Проснись же и встань - ведь ночь сближения лунная,
И мнится, в миг близости сияют нам зори,
Сегодня завистники небрежны, забыв о нас,
И струны к усладам нас с тобой призывают.
Не видишь ты, для любви здесь четверо собраны:
То роза и мирты цвет, гвоздика и ландыш.
Сегодня для радости собрались здесь четверо:
Влюблённый, прекрасный друг, динар и напиток.
Бери же ты счастье в жизни-радости ведь её
Исчезнут; останутся лишь слухи и вести".