Однажды ротмистр, один-на-один, говорит ему:
— Я знаю, что от вас толку добиться трудно. Но вот вы, господин Никитин, конечно, успели же понять, что мы знаем все. Теперь пред вами, по-моему, единственная задача — это, елико возможно, облегчить свою будущую участь... Есть много путей к этому!..
— Например, — путь предательства! — усмехается Никитин.
— Зачем так сильно! Не предательство, а сотрудничество с нами. Служение идее. Я вижу — вы человек долга и ценю в вас это. И, если хотите, как частный человек, я преклоняюсь перед вашей стойкостью. И, мне кажется, если пред вами только два выхода — каторга или плодотворный, общественный труд, то вы выберете...
— Я выберу каторгу! — смеется Никитин и смехом будит в ротмистре ярость.
— Напрасно... напрасно вы радуетесь! — встает ротмистр, и жестокие складки набегают вокруг холеных усов, как в злобном оскале. — Я с вами не шучу!.. Я могу дать вам слово, что мы очень скоро выловим всю вашу группу... весь ваш комитет.
И, не разглаживая злых складок и глядя на Никитина в упор, выбрасывает последнее, таящее зловещий смысл:
— Весь комитет и всех руководителей красноярским делом...
— Каким? — с трудом сдерживая дрожь пальцев, переспрашивает Никитин. — О каком деле вы говорите?
— О том, которое вам очень подробно известно: о покушении на губернатора...
Никитин досадливо пожимает плечами.
— Вы можете приписывать мне какие угодно дела: это ваше ремесло... Но я считаю, что мы с вами слишком долго теряем зря время. Я думаю, — вы могли бы его употребить на что-нибудь более полезное, а меня пора отправить обратно туда, в одиночку...
IX.
В тот день, когда Синявского выпустили из тюрьмы с подпиской о невыезде, Никитин получил приятный сюрприз: к нему допустили на свиданье дальнюю родственницу, носившую ему передачу.
Свиданье было «личное», в присутствии жандармского вахмистра. Пятнадцать минут пролетели незаметно, в это короткое время не удалось сказать и спросить что-нибудь серьезное и существенное, но самый факт свиданья радостно поразил Никитина и взбудоражил его.
Трехмесячное сиденье в одиночке порядочно наскучило, впереди была неизвестность, с воли не просачивалось никаких вестей. И уже начинала вползать в Никитина безнадежность. Неожиданная льгота взбодрила и спугнула эту безнадежность. Никитин вернулся в свою одиночку возбужденный, посвистывая и сияя.
А на воле близкие товарищи, сопоставив два факта — освобождение Синявского и разрешение свидания с Никитиным, решили:
— Дело идет к благополучному концу. У жандармов нет серьезных материалов. Провал не грозит большими последствиями.
Синявского встретили ласково.
— Ну, получил, Сергей, крещение. Теперь держись — надо законспирироваться и не таскать за собой хвостов.
Синявскому воспретили встречаться с кем-либо, причастным к организации. Синявский подчинился и вернулся в семью, к добродушному толстому отцу, кладовщику в частной фирме, и матери, вечно больной и ноющей от своих бесчисленных болезней. Скоро он устроился на маленькую службу и стал совмещать ее с усиленной подготовкой к экзаменам за реальное училище.
Отец похохатывал и добродушно, но с тайным опасением, предупреждал его:
— Гляди, бунтовщик, не даст тебе начальство экзамен выдержать!
Мать скулила, вздыхала и ругала товарищей, запутавших Сережу.
— Чтоб их язвило! Утянули парня в такую беду. Вертопрахи!..
Синявский отмалчивался, матери не возражал, но был с нею непривычно ласков. Отцовских шуток избегал и в глаза ему старался не глядеть.
Через месяц после освобождения Синявский не выдержал: пошел к одному из товарищей по организации и застенчиво попросил:
— Дайте, пожалуйста, какую-нибудь работу. Скучно так-то околачиваться.
— Чудак! Да ведь за тобой, наверное, не меньше двух шпиков ходит... Выдерживай карантин и не суетись. А, впрочем, что-нибудь придумаем...
— Ну, пожалуйста. Хоть что-нибудь! — облегченно вздохнул Синявский.
X.
Кругленькая, нос кнопочкой, глаза под очками поглядывают быстро, с добрым ласкающим блеском. Собранные на затылке пушистые изрыжа русые волосы отягощают маленькую голову. Голос звонкий, немного крикливый. Сидит смущенная: смущенье разлилось пламенным румянцем по слегка веснущатому лицу; смущение сцепило пальцы и ненужно крутит их.
Сухой, неприязненно-вспыхивающий голос однотонно рокочет: