— Но, о царь благословенный, ни одна из этих историй не может сравниться с той, где две женщины спорят, чтобы выяснить, кому следует отдать предпочтение в любви — юноше или же зрелому мужу.
КОМУ ОТДАТЬ ПРЕДПОЧТЕНИЕ — ЮНОШЕ ИЛИ ЗРЕЛОМУ МУЖУ?
Историю эту передает нам Абул Айна. Он повествует:
— Однажды вечером поднялся я на террасу своего дома, чтобы подышать свежим воздухом, как вдруг услышал беседу двух женщин на террасе соседнего дома. Болтавшие были женами моего соседа, и у каждой было по любовнику, и обе были гораздо более им довольны, чем бессильным старым мужем. Но возлюбленный одной из них был прекрасный юноша, еще совсем нежный, с розовым безбородым лицом, тогда как возлюбленный другой был уже зрелый мужчина, весь обросший густой и жесткой бородой. И как раз эти две соседки мои, не подозревая, что их слушают, спорили об относительных достоинствах своих любовников.
Одна сказала…
На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Как можешь ты, о сестра моя, выносить жесткую бороду своего возлюбленного во время поцелуя, когда борода его натирает твои груди, а усы его царапают своими колючками твои щеки и губы? И что ты делаешь, чтобы нежная кожа твоя не была всякий раз попорчена и глубоко изранена? Поверь мне, сестра моя, перемени любовника и сделай так, как я: отыщи себе какого-нибудь юношу с покрытыми легким пухом и соблазнительными, как плод, щеками, с нежным телом, тающим на губах под поцелуями. Клянусь Аллахом, что он сумеет отлично возместить перед тобой отсутствие бороды многими прелестями, полными услады.
На эти слова подруга ее ответила ей:
— Как ты глупа, сестра моя, и как мало у тебя и тонкости и здравого смысла! Разве не знаешь ты, что дерево красиво, лишь одетое листвой, а огурец сладок лишь со всем своим пушком и шероховатостями? И что на свете может быть безобразнее, чем мужчина безбородый и лысый, как земляная груша? Знай же, что борода и усы составляют для мужчины то же, что длинные косы для женщины. И это настолько неоспоримо, что Аллах Всевышний (да будет Он прославлен!) создал в небе особого ангела, который занят исключительно тем, что воспевает хвалу Творцу, даровавшему бороду мужчинам и одарившему женщин длинными волосами! К чему советуешь ты мне выбрать себе в любовники безбородого юношу?
Неужели ты думаешь, что я согласилась бы лечь под кого-то, кто, едва поднявшись, думает о том, как бы опуститься, и, едва напрягшись, мечтает расслабиться, а едва завязав узел, думает о том, как его развязать, едва затвердев, мечтает расплавиться, едва воздвигнув, мечтает развалить, едва сплетя, мечтает развязать, едва подтянув, мечтает освободить? Ну подумай, моя бедная сестренка! Я никогда не оставлю человека, который едва унюхал, и уже обнимает, и когда он входит, то остается на месте, и когда опорожнен, то начинает снова, и когда он двигается, то это замечательно, ведь двигается он превосходно, и который щедро дает и отличного пробивает!
Услышав это объяснение, женщина, любовником которой был безбородый юноша, воскликнула:
— Клянусь священным камнем Каабы! О сестра, ты заставляешь меня испробовать бородатого мужчину!
Затем после краткого молчания Шахерезада сказала:
ЦЕНА ОГУРЦОВ
Однажды эмир Моин бен-Зайд встретил на охоте араба, едущего из пустыни верхом на осле. Он приблизился к нему и после приветствий спросил его:
— Куда едешь ты, брат-араб, и что это ты везешь так тщательно завязанным в этом мешочке?
Араб ответил:
— Я еду к эмиру Моину, чтобы отвезти ему эти огурцы, созревшие раньше обычного времени на моей земле, с которой я впервые получил плод. И так как эмир — самый щедрый человек, какого я знаю, то я уверен, что он заплатит мне за эти огурцы цену, достойную его великодушия.
Эмир Моин, которого арабу до тех пор не приходилось видеть, спросил его:
— А сколько же, ты надеешься, даст тебе эмир Моин за твои огурцы?
Араб ответил:
— По меньшей мере тысячу золотых динариев!
Он спросил:
— А если эмир скажет тебе, что это слишком много?
Он ответил:
— Тогда я попрошу всего пятьсот!
— А если он скажет, что это тоже слишком много?
— Я попрошу триста!
— А если он скажет, что и это слишком много?
— Сто!
— А если он скажет, что и это слишком много?