Но я отвечал:
— О отец мой и мать моя, если я не смогу увидеть царевну, бросить на нее хотя бы один взгляд, я, без сомнения, умру.
Тогда учитель мой, который очень любил меня, видя мою печаль и мое отчаяние, сказал мне:
— Дитя, довольно ли для удовлетворения твоих желаний одного взгляда на царевну?
И я отвечал:
— Без всякого сомнения!
И он со вздохом приблизился ко мне и потер у меня под бровями какой-то мазью — и в то же мгновение часть моего тела исчезла, и во мне осталась видимой только половина человека, одно туловище, одаренное движением.
И учитель мой сказал мне:
— Перенесись теперь в центр города — и ты достигнешь цели желаний твоих!
И я отвечал:
— Слушаю и повинуюсь!
И в мгновение ока я был перенесен на общественную площадь, где по прибытии я тотчас же был окружен бесчисленной толпой. И каждый смотрел на меня с изумлением. И со всех сторон сбегались взглянуть на это чудо — не человека, а половину человека, которая двигалась с такой быстротой. И молва об этом странном явлении вскоре распространилась по всему городу и достигла дворца, в котором жила дочь султана со своею матерью. И обе они пожелали удовлетворить свое любопытство и послали евнухов за мною, чтобы привести меня и поставить пред их светлые очи. И я был приведен во дворец и введен в гарем, и, пока царевна и мать ее с любопытством разглядывали меня, я смотрел на нее. И после этого они приказали евнухам поднять меня и отнести на то самое место, где они нашли меня. И я вернулся в шалаш моего учителя, с душою, взволнованной, как никогда, и с головою, расстроенной еще более прежнего.
И я нашел его лежащим на рогоже, со стесненной грудью и с таким желтым лицом, точно он уже боролся со смертью. Но сердце мое было слишком занято другим, и я не почувствовал в себе тревоги за него. И он спросил у меня слабым голосом:
— Видел ли ты, дитя мое, дочь султана?
И я отвечал:
— Да, но это было для меня хуже, чем вовсе не видеть ее. И отныне душа моя не найдет себе покоя, пока я не достигну того, чтобы сесть рядом с нею и насытить взоры мои ее лицезрением.
И он сказал мне, глубоко вздыхая:
— О возлюбленный ученик мой, как я опасаюсь за мир сердца твоего! Ах! Возможно ли равенство между людьми уединения и людьми власти?!
И я отвечал:
— О отец мой, если я, по крайней мере, не положу своей головы рядом с ее головой, и если я не насмотрюсь на нее, и если я не коснусь ее очаровательной шеи моей рукой, мне покажется, что я дошел до пределов несчастья, и я умру от отчаяния!
Тогда учитель мой, любивший меня, беспокоясь за мой рассудок и за мир сердца моего, сказал мне:
— О сын отца твоего и матери твоей, о дитя мое, несущее в себе жизнь и забывшее, насколько женщина есть существо взбалмошное и развращенное, ступай удовлетвори все твои желания. Но в качестве последней милости я умоляю тебя вырыть на этом самом месте мою могилу и закопать меня в ней, не обозначая камнем место упокоения моего. А теперь наклонись, сын мой, чтобы я мог дать тебе средство достичь цели желаний твоих.
И я, о господин мой, наклонился к учителю моему, и он потер веки моих глаз каким-то черным порошком и сказал мне:
— О бывший ученик мой, благодаря свойствам этого порошка ты теперь невидим для глаз людей. И теперь ты можешь безбоязненно удовлетворить все твои желания. И да будет благословение Аллаха над головой твоей и да сохранит Он тебя по мере возможного от козней проклятых, смущающих избранников уединения!
И, сказав это, достопочтенный учитель мой скончался. И я поспешил зарыть его в яме, которую выкопал под тем же шалашом, в котором он жил, — да примет его Аллах в милосердии Своем и дарует ему место избранных! После этого я поспешил к дворцу дочери султана.
И поскольку я был невидим для всех глаз, я вошел во дворец незамеченным и, следуя по избранному мною пути, прошел в гарем и направился прямо в покои царевны. И я нашел ее лежащей на ее ложе, так как это было время полуденного отдохновения. И на ней не было никакой другой одежды, кроме рубашки из мосульской ткани.
И я, о господин мой, не имевший еще в жизни случая видеть женскую наготу, был столь взволнован, что совершенно забыл всю мудрость и все предписания. И я воскликнул:
— Аллах! Аллах!
И это было произнесено таким сильным голосом, что молодая девушка полуоткрыла глаза свои, испуская вздох пробуждения, и повернулась на своем ложе. К счастью, дело ограничилось только этим, но я, о господин мой, увидел в этот момент непередаваемое! Я был поражен тем, что такая хрупкая и нежная девушка обладала таким большим задом. И я был очень удивлен, и подошел еще ближе, зная, что я невидим, и очень деликатно приложил свой палец к этому заду, чтобы пощупать его, и мое сердце было удовлетворено этим. И я почувствовал, какой он был полный, податливый, лоснящийся и зернистый. Но я не мог прийти в себя от удивления, вызванного его объемом, и я подумал: «Почему он такой большой? Почему такой мясистый?» И, думая об этом и не находя удовлетворительного ответа, я поспешил вступить в контакт с молодой девушкой. И я сделал это с бесконечными мерами предосторожности, чтобы не разбудить ее. И когда я понял, что первая опасность миновала, я рискнул сделать кое-какие движения. И очень мягко и нежно мой малыш, который тебе известен, о мой господин, вступил в эту игру, в свою очередь. И он был очень осторожен, чтобы не быть грубым или не применять недозволенное; в любом случае он также довольствовался тем, что узнал, и тем, чего узнать не смог. И ничего более, о господин мой. И мы оба решили для первого раза, что этого вполне достаточно, чтобы составить для себя суждение о нем, те есть удивительном заде этой девушки.