— Сезам, отворись!
И тотчас же обе створки каменных дверей раздвинулись во всю ширину, и Али-Баба выбежал, чтобы разыскать ослов своих и привести их к входу в пещеру. И он нагрузил их мешками, которые он позаботился хорошенько укрыть сверху сучьями. И когда он закончил это занятие, он произнес формулу закрытия — и обе половинки скалы тотчас же соединились.
Тогда Али-Баба погнал перед собою ослов, навьюченных золотом, понукая их голосом, полным уважения, и нисколько не досаждая им проклятиями и оскорблениями, как это он делал обыкновенно, ступая по их следам. Ибо хотя Али-Баба, как все погонщики ослов, и называл их различными непристойными именами вроде «о поклонник зебба», «сучий потрох» или «исчадие ада», то делал он это вовсе не с целью обидеть, потому что он любил их как собственных детей, но просто чтобы заставить их быть внимательнее к его увещеваниям. Но на этот раз он чувствовал, что по всей справедливости он не может приложить к ним ни одного из подобных прозвищ, ибо они несли на своих спинах больше золота, чем могло быть в казне султана.
И, ни разу не ударив их, он совершил вместе с ними путь до города.
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Он, ни разу не ударив их, совершил вместе с ними путь до города.
И вот, приблизившись к своему дому, Али-Баба увидел, что ворота его заперты на большую деревянную щеколду, и он сказал:
— Не попробовать ли на них свойство волшебной формулы? — и произнес: — Сезам, отворись!
И тотчас же щеколда соскочила, и ворота раскрылись во всю ширину. И Али-Баба, не уведомляя никого о своем прибытии, вошел вместе с ослами на маленький дворик своего дома. И он сказал, повернувшись к воротам:
— Сезам, затворись!
И ворота, повернувшись на своих петлях, закрылись сами собою и без всякого шума на щеколду. И Али-Баба таким образом убедился, что отныне он сделался обладателем несравненной тайны, одаренной мистической силой, приобретение которой стоило ему всего лишь преходящего волнения от вида отталкивающих лиц сорока разбойников с их ужасным предводителем.
Когда жена Али-Бабы увидела во дворе ослов и Али-Бабу, занятого разгрузкой их, она побежала к нему и, всплеснув от неожиданности руками, воскликнула:
— О муж, как мог ты отпереть ворота, когда я сама заперла их на щеколду? Имя Аллаха над всеми нами! И что ты привез в этот благословенный день в этих полных мешках, таких тяжелых, каких я еще не видала в нашем доме?
И Али-Баба, не отвечая на первый вопрос, сказал:
— Эти мешки посланы нам Аллахом, о жена. И ты лучше помоги мне внести их в дом, вместо того чтобы беспокоить меня расспросами о воротах и щеколдах.
И жена Али-Бабы, попридержав свое любопытство, помогла ему поднять мешки на спину и внести их один за другим в дом. И каждый раз, ощупывая их, она чувствовала, что они наполнены деньгами, и думала, что это, вероятно, старые медные монеты или что-нибудь в этом роде. И это открытие, хотя неполное и далекое от действительности, повергло ее душу в большое беспокойство. И она наконец пришла к заключению, что муж ее, должно быть, сошелся с ворами или кем-нибудь подобным, и решила потребовать у него объяснения происхождения этих тяжелых мешков с деньгами. И вот когда все мешки были внесены в дом, она не могла уже больше сдержаться и начала бить себя руками по щекам, и разорвала на себе платье, и разразилась криками:
— О, горе нам! О, верная гибель для наших детей! О, виселица!
И, услышав эти вопли и причитания жены своей, Али-Баба был крайне раздосадован и закричал:
— Виселица в твоих глазах, о проклятая! И чего это ты завыла?! И чего ради хочешь ты накликать на наши головы наказание, заслуженное ворами?!
И она сказала:
— Несчастье вошло в наш дом вместе с этими мешками денег, о сын моего дяди! Заклинаю тебя моей жизнью, навьючь поскорее их на спины ослов и увези подальше отсюда, ибо сердце мое не успокоится, пока я буду знать, что они у нас в доме!
И он отвечал: