Все это только укрепило меня в убеждении, что моя жена-иноземка — создание, непохожее на жителей наших краев. И я подумал про себя: «Как отличается от здешних женщин эта юница, которой для пропитания нужен корм, как маленькой птичке! И если столько необходимо для нужд его тела, то что же необходимо для души ее?!» И я решил целиком посвятить свое время попыткам разгадать ее душу, которая казалась мне непостижимой.
И я подумал в тот вечер, пытаясь дать правдоподобное объяснение такому ее поведению, что она не привыкла есть с мужчинами, тем более с мужем, перед которым, как, возможно, ее учили, она должна была проявлять сдержанность. И я сказал себе: «Да, наверняка это именно так. Однако вскоре она оставит свою сдержанность, потому что она простодушна и наивна. Не может быть, чтобы она уже поужинала! Скорее всего, она еще не насытилась и сделает это, когда останется на свободе в одиночестве».
И тогда я встал, взял ее с бесконечными предосторожностями за руку и отвел в приготовленную спальню. И там я оставил ее в покое, чтобы она могла действовать по своему усмотрению, а сам незаметно удалился.
И в ту ночь я не хотел ее беспокоить или казаться ей назойливыми и входить в спальню жены своей, как это обычно делают мужчины в брачную ночь, напротив, я думал, что своим благоразумным поведением добьюсь благосклонности жены моей и тем самым докажу ей, что мужчины в наших краях далеко не жестоки и не лишены хороших манер и что они умеют, когда это необходимо, проявлять деликатность и сдержанность. Но клянусь жизнью твоей, о эмир правоверных, у меня было желание в ту ночь войти в мою белокурую жену, дочь Севера, которая была необычайно мила и которая смогла очаровать мое сердце своей необычной грацией и таинственностью, с которой она двигалась. Но мое удовольствие от вида ее было слишком ценным, чтобы рисковать им, переломив ситуацию, и я мог бы только выиграть, подготовив нужную почву и позволив плоду потерять кислоту свою и обрести полную зрелость и благоприятную свежесть. И эта ночь была для меня бессонной, и я думал о белокурой красавице, своей юной незнакомке, которая привнесла благоухание в жилище мое и чье роскошное тело казалось мне аппетитным, как свежий абрикос, покрытый легким пушком, и столь же желанным.
В этот момент своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.
А когда наступила
она продолжила:
Золото волос ее ослепляло, и роскошное тело ее казалось мне аппетитным, как свежий абрикос, покрытый легким пушком, и столь же желанным.
А на следующий день, когда мы встретились за столом за трапезой, я поприветствовал ее с улыбающимся лицом и низко поклонился ей, как делал это, когда к нам с Запада прибывали эмиры, посланные королем франков. И я заставил ее сесть рядом с собою перед подносами с яствами, среди которых, как и накануне, стояло блюдо с рассыпчатым рисом, чудесно сваренным на масле и присыпанным молотой корицей. Но моя супруга стала вести себя точно так же, как и накануне: она прикасалась только к единственному блюду с рисом, исключая все остальные кушанья, и она накалывала рисинки одну за другой на палочку, похожую на ухочистку, и не спеша подносила их к своему рту.
И я, еще более удивленный, чем накануне, таким способом вкушения пищи, подумал про себя: «Клянусь Аллахом! Где она так научилась есть рис? Может быть, это в обычае страны, откуда она родом? Или она так поступает, потому что малоежка? Или она пересчитывает зерна риса, чтобы не съесть больше положенного? Но быть может, она поступает так из экономии, чтобы научить меня быть бережливым и не быть расточительным? Клянусь Аллахом! Она ошибается, потому что нам нечего бояться, что мои запасы иссякнут и что я смогу когда-нибудь разориться. Ибо у нас благодаря Воздаятелю есть на что жить, и мы не обязаны лишать себя необходимого».
Однако жена моя вряд ли понимала эти мои соображения и мое недоумение, поскольку она продолжала есть в своей непостижимой манере. И даже, как если бы она хотела причинить мне еще больше боли, она время от времени отбрасывала некоторые рисовые зернышки и заканчивала тем, что вытирала, не говоря ни единого слова или не глядя на меня, свою маленькую заостренную палочку и прятала ее в костяной футляр. И это все, насколько я видел, что она сделала этим утром. И вечером она ела точно так же, как и утром, и так повторялось всякий раз, когда мы садились вместе перед расстеленной скатертью за общей трапезой.
Когда же я в результате наблюдений убедился, что любая женщина просто не может жить, принимая столь малое количество пищи, я уже больше не сомневался, что в самом существовании моей супруги скрывается какая-то необычайная тайна. И это соображение заставляло меня продлевать свое ожидание в надежде, что со временем она привыкнет жить со мною так, как мне бы хотелось. Однако мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что эта моя надежда была совершенно напрасной и что мне надо решиться и попытаться любой ценой найти объяснение ее образа жизни, столь отличного от нашего. И такая возможность представилась мне, когда я этого совсем не ожидал.