– Ситуация неоднозначная, – начал Эверетт, немного подумав, – синоптическая выкладка на ближайшее время говорит о сохранении штиля или малом волнении, но сегодняшние вычисления дают странные результаты. Я думаю…
– Веет! Веет!
Это, рассмеявшись, вскочил первый помощник Вальдау – все в этом мужчине на склоне лет говорило о здоровье и силе. Его темно-синий мундир при каждом движении натягивался ровно настолько, насколько было нужно для демонстрации факта наличия у хозяина отличной мускулатуры, не способной дружить в полной мере даже с вещью, сшитой точно по плечу. От блестящих носков сапог до серебряных пуговиц с якорями на жилете, все в этом человеке было призвано иллюстрировать одно слово – «мужественность». Словом, сложно было подозревать, что Уиллард приукрашивает, говоря о прошлой военно-морской карьере.
Действительно, совершенно неожиданно небо потемнело, а море пошло рябью, сменив кристально ясное отражение звезд неподатливыми пенными бурунами. Следующий порыв ветра оказался в разы сильнее предшествующего, судно накренилось под грузом волны, а ветер, столь желанный секунду назад, вдруг начал вызывать сомнения в своей благонадежности.
– Аврал, господа, – взревел капитан, демонстрируя отлично поставленный голос. – Все по местам, детей, врачей, солдат и механиков в трюм!
Погода портилась с потрясающей скоростью, отбывая в сторону своей каюты, я обратил внимание, что небо уже затягивает зловещими, сизыми, как пороховой дым, тучами. Волнение усиливалось, мачты над головой ходили по широкой окружности, где-то в недрах клипера надсадно запыхтел мотор, выдавая всю возможную мощность. Испуганные резкой переменой атмосферы люди бросились в укрытие, и только матросы, честно демонстрируя, что ранговые значки они получили не за бултыхание на мелководье, уже взвились по вантам, уже расправляли паруса и крепили концы, готовясь к схватке со стихией.
20 ихтиониса
В течение получаса штиль сменился шквалом, я поспешил в лабораторию – убрать все хрупкое и, по возможности, закрепить клетки с истошно визжащими крысами, настил ходил под ногами ходуном, ощущение батута усиливалось резкими бликами света от бешено качающихся фонарей. Я уже заканчивал уборку лаборатории, когда в помещение, едва не упав на трапе, вопреки всей подготовке, влетел Элефас.
– Скорее, доктор, там! На палубе! Тревога!
Особенно не размышляя о том, что могло произойти – что-то взорвалось, кого-то придавило реем, матроса располосовало канатом… я бросился следом за интерном. В проходе мы столкнулись с погодником.
– Фон Мэйбр, а вы куда? – перекрикивая шум шторма, поинтересовался я.
Колдун не ответил, лишь кивнув на сопровождающего его лейтенанта Манкера. На тупом лице служаки не отражалось эмоций, но в глазах застыла настороженность, которую, будь это другой человек, можно было классифицировать как дикий ужас.
Похоже, дело было не в травме.
Распахнутая дверь кормовой надстройки явила нам образ соленого ада, где ветер рвал снасти, дым из двух корабельных труб казался светлее сумрачного оттенка небес, а волны и палубу едва ли можно было назвать вещами, независимыми друг от друга. Сквозь рокот штормовых раскатов разносились резкие, трескучие хлопки винтовочных залпов и более выраженные взрывы гранат.
Конвойные солдаты, с глазами полными ужаса и бледными лицами, демонстрируя приличествующую выучку, палили по чему-то, принесенному из-за борта. Бойцы капитана Дюбрана расположились на противоположных концах судна, полуюте и полубаке, за ограждениями и импровизированными укрытиями из палубного снаряжения. Центральная часть клипера, у грота и труб, где совсем недавно радостно болтались декоративные фонарики, представляла кромешный, копошащийся ад, пополнявшийся с каждым ударом нового океанского вала.