Я как раз закончил осмотр последнего пациента и направлялся к выходу, когда обнаружил неожиданный аншлаг у изолятора, где содержался лейтенант Манкер.
– Я не вижу тут оснований для дискуссии, – это суровый и усталый голос капитана фон Валенвилла.
– Я вижу, гильзу мне в сапог, – это распаленный и нарочито грубый тон Дюбрана.
– Этот человек создает опасность для команды и корабля. Необходимы решительные меры.
– Этот человек, – акцентированно произнес начальник конвоиров, – пожертвовал здоровьем, чуть не отдал жизнь за Ваше корыто.
– Ах так! – холодно процедил командир «Экспедишн». – У вас есть время до завтрашнего утра, уладьте его дела, попрощайтесь должным образом, найдите замену, а затем выбросьте лейтенанта за борт. Это приказ, исполнять!
– Есть.
В тусклом сумраке внутренних помещений лазарета было почти видно, как посыпались искры, а скрип зубов конвойного главаря был слышен даже сквозь обычный гомон медицинской части. Не отдав честь, Дюбран развернулся на каблуках и удалился, громко бухая в настил окованными сапогами.
– Капитан, – обратился я к начальнику.
– Ну что еще, – закатил глаза наш бессменный лидер.
– Помните мой последний вопрос на тестировании навигаторов?
– Я еще не впал в маразм, – последовал раздраженный ответ.
– Тогда представьте, – сухо и загадочно проговорил я, – как бы вы поступили, если на месте предполагаемого механика оказался бы инженер из числа представителей старшей расы?
– Предполагаемый? – не скрывая неприязни уточнил Оттомар.
– Конечно.
Я кивнул и направился в сторону лаборатории, оставив погруженного в мрачные думы начальника наедине со своей совестью.
В тишине и покое своего научного убежища я смог поразмышлять над действительно важными вопросами и продолжить эксперименты, содержание которых упоминал выше.
Продолжая разбор крыс под аккомпанемент неровного дыхания страдающего новиата, я позволил себе несколько отстраненных мыслей.
Сетрафия, в сущности, пребывала в состоянии страшной изоляции. У республики, за исключением уважаемого, но безличного патронажа со стороны Гартарудокия, в сущности не было ни союзников, ни партнеров. Контакты с прочими державами и представителями остального мира строго регламентировались и для большинства граждан оставались почти закрытыми. Да и с кем налаживать отношения – мы использовали силу пара, сохраняя лишь необходимые пережитки старинных технологий, а Шваркарас или Ригельвандо, считающиеся передовыми державами Гольвадии, все еще ходили под парусами исключительно по воле ветра (в том числе, и поэтому вынужденная зависимость от стихии на «Экспедишн», с моей точки зрения, дурно влияла на корабельные нравы). Мы строили заводы, а весь «цивилизованный» мир едва освоил мануфактуры. Мы жили по законам научной революции и строгой материалистической логики, а могущественная Алмарская Империя пребывала в состоянии религиозной истерии, погруженная в борьбу между мало способным контролировать свои владения императором и суеверным архиепископом, массово подписывающим указы об аутодафе. Мы бороздили моря и создавали карты с точными координатами, добывали уголь из недр земли, вырабатывали самую чистую сталь, внедряли массовую печать газет и журналов, а султан крупнейшего в мире государства, ограниченный тиран-фундаменталист Хмаалара, даже не знал, сколько сотен миллионов подданных живет под его рукой и где кончаются границы его пустынной страны. Мы развивали медицину в надежде найти лекарства от болезней, ранее косивших целые регионы, а во всем мире полагали, что карантины Судей Чумы, когда целые зараженные города охватывали кольцом войск и безжалостно вырезали – это лучшее решение.
Именно царящая вокруг дикость, невежество, ограниченность умов в первую очередь и толкали меня на несомненно небезопасное исследование вопросов распространения так называемого искажения хаосом, ведь помощи ждать было просто неоткуда. Встреть нас корабль из Шваркараса или летучая яхта из «просвещенной магократии» Гилемо-Антария – и только наши «страшные» орудия с коническими снарядами вместо нефункциональных круглых ядер могли бы защитить «Экспедишн» от кучки озверевших варваров, к которым в головы закралось подозрение, что клипер подвержен «порче».