Той ночью мне снились тяжелые, невыразимо мрачные сны, в которых не было ничего сверхъестественного, а только простое, человеческое, а потому невыразимо жестокое – про туземцев, намеренно зараженных чумой, про холерные могильники, куда сбрасывали еще живых больных, про лечение кровопусканием и бессистемными молитвами. К счастью, сны эти прервались до срока. Вернее – к сожалению, ибо дальнейшие события я считаю отправной точкой безумия, которое охватило корабль в последующие дни и стало причиной фактической гибели «Экспедишн».
22 ихтиониса
Меня разбудил взволнованный Элефас и, даже не дав накинуть мундир, потянул куда-то на мостик. Предшествующие события случились без моего участия, но заслуживают упоминания в силу своей высокой важности.
Около пяти часов утра раздутая, пошатывающаяся фигура поднялась на мостик, где заканчивал свою вахту фон Валенвилл. Визитером оказался никто иной, как лейтенант Манкер, вернее, то, что от него осталось.
– Эй, капитан, Вы хотели меня видеть? – прохрипел конвоир.
– Лейтенант, вам стало лучше, – уже заподозривший что-то начальник судна попятился за рулевого матроса.
– Нет, – Манкер продолжал неумолимо приближаться, тело его раздулось и пульсировало, источая слабый черно-зеленый, неестественный свет. – Это вы хотели меня видеть. За бортом.
– Вас неверно информировали, Джек, – говоря успокаивающим тоном, Оттомар потянулся за револьвером, но застежка никак не поддавалась.
– Ничего. Это ничего, – хрипело и булькало горло раненого. – Сейчас мы вместе там окажемся.
Путь существу, еще недавно бывшему лейтенантом конвойной службы Манкером, преградил тот самый матрос-рулевой, давая капитану шанс отшатнутся. С диким ревом зараженное создание бросилось вперед, последовал чавкающий звук взрыва, плоть матроса истаяла в волне темной энергии и кислоты, ошметки разлетелись по всему мостику, корабль резко вильнул, сорвало и сбросило за борт один из реев на гроте, сильно покалечило еще одного матроса.
Меня вызвали потому, что и капитану досталось немало «последней воли» приговоренного конвоира. Получив ожоги средней тяжести кислотой и обширное поражение диким всплеском энергии искажения, фон Валенвилл только усилием воли остался в сознании и приказал перенести себя в каюту. С ходу, еще на носилках, отдал приказ об аресте Дюбрана, которому предстояло дать ответ на вопросы, почему потенциального опасного больного выпустили из карантина и как он добрался через патрули до мостика, не будучи задержан ни на выходе, ни у трапа. Затем капитан назначил временным исполняющим обязанности Ланстрока и вызвал меня.
Возвращаясь к теме запахов – мало что может по тошнотворности и невыносимости сравниться с запахом тяжело обожженной человеческой плоти, даже утопленники, синюшные раздутые, полные воды и газов, воняют меньше. Хуже пахнет только тело, обожженное мистической химией, тело, в котором уже начинаются процессы искажения, и здоровая плоть замещается чем-то по цвету и консистенции напоминающим гнилую рыбу.
Оттомар фон Валенвилл был человеком выдающихся достоинств – во всем, начиная с соблюдения устава и судовождения, заканчивая ведением торговых сделок и управлением командой, он не демонстрировал таланта, но проявлял упорство и железную волю. Капитан регулярно получал награды и поощрения от руководства, ему, помимо дорогостоящего клипера с весьма современной технологической начинкой, морское торговое ведомство доверяло также решение самых щекотливых вопросов. Оттомар мог без всякого колебания направиться в берлогу туземного шамана где-то на Экваторе, жуткое чумное гнездо, пропахшее хуже любого лазарета, только за тем, чтобы провести под засаленную трубку мира многочасовые переговоры о закупке коки и местных опиатов, хорошо подходящих для высококачественных лекарств. Также он ничтоже сумняшеся проводил часы и дни на шваркарасских колониальных приемах, славящихся разнузданными извращениями и забавами с анималистическими рабами, и такое доводилось переживать Оттомару ради договора о концессии на каменноугольную шахту, которую «высококультурные» варвары просто не умели эксплуатировать и оборудовать. Фон Валенвилл, как и я, происходил из древнего, еще дорангового аристократического рода, он получил великолепное воспитание в лучших учреждениях, телом и разумом впитав дух и номер сетрафийского образа жизни.