Итак, в девятом часу, вооруженный керосиновой лампой и мыслями о торжестве знания, я спустился по узкому трапу из лакированного дуба и оказался в своей святая святых. Карантинная зона была переполнена несчастными с лихорадкой и осложнениями после переутомления, так что мне приходилось также терпеть наличие в лаборатории помещенного на раскладушку бессознательного послушника. Единственный выживший из поборников Бога-Машины, Грюмбольдт, худощавый крепкий юноша с одухотворенным лицом и расколотым черепом, представлялся вполне сносным, тихим и не суетным соседом, к тому же так за ним было проще приглядывать, осмотр давал надежду на выздоровление.
Воспользовавшись незначительным волнением, я разложил стол, подобно койке прикрепленный к переборке цепями, последовательно открывая ящики по установленной для собственного удобства системе, развернул лабораторное оборудование – колбы, склянки, горелку, несколько электрических банок, кое-какое точное гартарудское снаряжение, перегонный куб и прочий не всегда нужный, но полезный под рукой скарб. Ящик со справочниками также передвинул из дальнего угла поближе, никогда не знаешь, когда придется позволить личной эрудиции уступить место слепому и верному печатному слову.
Наконец, в довершение трудов, я аккуратно высвободил из нескольких контейнеров с мягкой набивкой из бархата и ваты, протер, проверил и свинтил микроскоп. Настоящее чудо сетрафийской инженерной мысли – бронзовый корпус, ручки настройки из слоновой кости, вращающиеся трубки с линзами чистейшего горного хрусталя, печать знаменитой мануфактуры «Ксанкресс» и несколько рангов колдовских значений, обеспечивающих дополнительную точность, а также прочность прибора.
Прикрепив устройство к столу четверкой стальных двухдюймовых шурупов, я перешел к самой интригующей части вечера. Из тайного ящика, лично запечатанного зачарованиями вплоть до шестого ранга (учителя коллегии всегда отмечали, что мои успехи превосходят стандартизированный табель эталонов), был извлечен контейнер примерно дюйм на полтора, с изображением круга-шестеренки и молитвенным контуром Бога-Машины.
В контейнере из черного чугуна содержался полип, он представлял собой усеченный сфероид, на одном конце которого был хорошо заросший шрам после отделения от основной колонии, а с противоположной стороны – округлое, неровно вытянутое ротовое отверстие, обрамленное щупальцами неравной длины, размера и формы. Из нутра образца исходило черно-фиолетовое бледное сияние, мерцающее и неоднородное, чуть меняющее оттенок в зависимости от угла зрения и разворота объекта. Кожух полипа состоял из эластичного вещества, обычно именуемого перидермой, но с налетом более плотного, белесого в зелень хитина. Еще он немного вибрировал и, казалось, звучал будто шепотом на самой границе сознания. Последнее, впрочем, можно списать и на тяжелый день, стресс и усталость.
Я облачился в двубортный халат из плотной прорезиненной ткани и такие же длинные перчатки с металлическими кольцами у горловины, затем взял футовой длины щипцы, аккуратно подцепил объект и перенес его на рабочий стол, поместив в мерную мензурку с высокими краями. Как оказалось, полип сочился бесцветной жижей из ротового отверстия и места шрама после отделения, при несколько тусклом освещении большей части лаборатории мне не удалось заметить, не упали ли выделения на пол в ходе перемещения от контейнера, расположенного в шкафу в нескольких шагах от стола.
Разговаривая о природе хаоса, большинство представителей разумных рас нашего мира начинают вести себя на удивление неразумно, само явление стараются вообще не упоминать вслух, используют громкие эпитеты «скверна», «гибель», «искажение», снижают голос до таинственного шепота, косятся за спину. Когда так делали отсталые, религиозно акцентированные ригельвандцы или шваркарассцы, даже низкоранговые провинциальные фермеры Сетрафии, это не вызывало у меня особенного беспокойства. Но схожим образом вели себя люди ученые – профессора колдовских наук, способные сложной вербальной конструкцией заставить создание этой самой гибели взорваться на тысячу кусков, знакомые с мириадами страшных болезней медики, даже иерархи Академии Наук. Общаясь с одним из инженеров Академии, я как-то обмолвился, что хаос, исходя из известного о нем, производит ощущение заразного заболевания или злокачественной опухоли. Он так же распространяется через воздух, воду, носителей, поражает отдельные органы, изменяет под свои нужды плоть, доводит жертву до исступления или смерти. Но если мы получили представление о том, как бороться с чумой, оспой, малярией, ангиной, наконец, что мешает подойти к вопросу самой страшной угрозы всему живому схожим образом? Нужно ли говорить, что диалог у нас не вышел? А вместо надежного назначения в перспективный колониальный госпиталь с отличной лабораторией меня направили на «Экспедишн».