– Что ж, я могу периодически навещать ваши, хм, владения. Но будет и ответная просьба.
– Ну, – осознавая шанс равенства в переговорах с ехидной улыбкой произнес он, – чем могу…
– Мне должен быть обеспечен беспрепятственный проход со стороны ваших подчиненных по кораблю. По всему кораблю, включая временный изолятор и путь к машинному отделению.
– Волнуетесь за своих лабораторных мышей? – поинтересовался он презрительно, имея ввиду выживших заключенных.
– Волнуюсь за людей, провинившихся, но поставленных в совершенно бесправное положение обстоятельствами. Людей, кстати, в злоключениях которых виноваты вы.
– Ну хорошо, – развел руками солдат. – Я выпишу вам пропуск, и к заключенным тоже. Можете продолжать свои визиты, но ни питания, ни медикаментов для них в моем распоряжении не имеется.
Я закончил осмотр, поднялся и взглянул в глаза собеседнику, видимо, было в моем взгляде нечто такое, из-за чего обычно смелый Дюбран посмотрел в сторону и отступил на пару шагов.
– Считайте, что мы договорились.
– Если вы не возражаете, – в диалог неожиданно вступил выглянувший из-за занавески Элефас. – Я был бы рад перевестись в новый лазарет на ближайшее время.
– С чего бы это, мистер Браун? – поинтересовался я несколько уязвленно.
– Вряд ли вы сможете уделять много времени сразу двум медицинским блокам, а ввиду разделения пациентов, тут с помощью справится и одна Элеонора.
– Ну… – начал я.
– Прекрасно! – вклинился главарь мятежников. – Мистер Браун, назначаю вас исполняющим обязанности врача нашего медблока.
– Благодарю, сэр.
Не дав мне озвучить многоступенчатое мнение о незаконном производстве в должности необразованных интернов через голову их непосредственного начальства, оба удалились.
Остаток дня я провел в заботах о раненных и покалеченных, наслаждаясь обществом мисс Канниг, которая была явно глубоко шокирована происходящим, но старалась держаться. Элеонора ходила с глазами на мокром месте и иногда отлучалась минут на десять-двадцать, подозреваю, чтобы порыдать. За ближайшие десять часов почти половина корабля побывала у нас в гостях, так что особенно хандрить было, впрочем, некогда. Каждые пару часов откуда-то разносились звуки стрельбы, и к нам прибывало очередное пополнение жертв братоубийственной вражды.
К моей досаде, следом за Элефасом, поведение которого имело рациональные основания, но все же вызывало мое глубокое осуждение, куда-то потерялся брат Грюмбольдт, так что на новые порции материала для сыворотки можно было временно не рассчитывать.
Улучив момент определенного затишья, вооружившись бумагой от главаря конвоиров и парой заготовленных мощных заклятий, я наведался в трюм.
Условия содержания инфицированных заключенных существенно ухудшились – их перестали кормить, почти лишили воды, по большей части на несчастных просто не обращали внимания, почти не охраняли, но и бежать им было некуда.
В свете изменившихся обстоятельств наметился регресс лечения. Краткий опрос одного-единственного, сильно нетрезвого охранника показал, что среди арестантов продолжает деградировать социальная иерархия, тела их снова начали существенно деформироваться, а приличия сошли на нет. В камере происходили явления, которые сложно назвать цивилизованными – доведенные до отчаяния люди находили своеобразное утешение в бесконтрольном спаривании, ссорах, или полной прострации. Моральный облик можно было обозначить как трагический.
Осмотр нескольких арестантов показал характерную клиническую картину – полипы, ракушки, наросты в виде глаз и рудиментарных плавников, появление желез, выделяющих густую слизь, деформация кожи в бахрому из водорослей, кишащих мелкой живностью. Даже вши арестантов мутировали в нечто невообразимое, будь оно крупнее – даже опасное. При этом было и необычное, но достаточно удручающее в их изменениях – никаких доброкачественных мутаций, мышцы атрофировались, кожа побледнела, волосы секлись и выпадали, страдали зрение и моторные функции. Будто подавленная воля и утраченное желание жить позволяли заразе буквально пожирать тела несчастных.