Сар на удивление не стал спорить. Только подмигнул ей и, клацнув зубами напоследок, начал растворяться в магической ряби на стекле.
Через полминуты вместо рубиновой драконьей чешуи зеркало снова отражало сонную эльфийку, несмотря на след от книжного среза на щеке такую красивую, будто она не только собиралась на светский прием, но и готова была стать королевой вечера. Фаэлитин поежилась и отвела взгляд – от разговора остался неприятный осадок, отдающий потаенной горечью и сожалением об утратах.
Жизнь у эльфов длинная, а память – острее ушей. Это и дар, и проклятье, и можно его любить или ненавидеть, но с этим как-то придется провести сотни и сотни лет, когда те, кого ты любишь, останутся далеко позади.
– Удачи, злая мелочь, – пробормотала она, прежде чем снова опустила голову на сложенные на столе руки.
Оставалось надеяться, что ей, по крайней мере, ничего не приснится.
ххх
301 год. Академия Золотого Дракона на острове Сарто
Рин возник перед Миримэ будто из ниоткуда и тут же молча выдернул из студенческой толпы. Она не сопротивлялась, даже помогала по мере сил – прижалась к его боку и придерживала рукой непослушные золотые волосы, если у Рина был шанс за что-нибудь ими зацепиться.
От него пахло кофе, пылью и раздражающей бодростью. И, кажется, табаком?..
– Какую крысу ловим на этот раз, такую, вроде человека или вроде мыши? – через десяток шагов только и поинтересовалась она.
Они протискивались дальше по коридору мимо спешащих на занятия студентов в разноцветной форме, старались не попадаться на глаза преподавателям и не наступать на ноги – даже если очень хотелось. В огромные окна с витражами хлестал дождь, а тучи и не попытались рассеяться, чтобы сделать день светлее серых сумерек. На стенах, как вечером, через один горели волшебные факелы.
Рин безошибочно определил нужное им направление. Больше того, он выглядел подозрительно воодушевленным, когда затаскивал Мири в альков за статуей какого-то полуголого и наверняка неприлично давно почившего тифлинга.
Тень скрыла их от посторонних глаз, а Рин, кажется, даже не задумался об этом, выбрав место для разговора просто по отточенной годами привычке.
– Пока ты, – он покосился на учебники у нее в руках и крошки на форме, – завтракала, вместо того чтобы слушать лекцию по, эээ… ну, какую-то там лекцию, я успел узнать важные вещи. Скоро какое-то особое положение звезд. От сложившегося рисунка на ночном небе будет исходить необычный свет, и если под этот свет вынести нужную карту, то она покажет расположение всех магических башен в радиусе… – он замялся, вспоминая, – Схотху с ним, с радиусом, я не помню, но его в любом случае хватит отсюда и до Мусорных островов, и…
Мири отмахнулась, перебивая:
– Да-да, прекрасно, я три года решала контрольные по практической астрономии за нас двоих, – только тот, кто прожил с Миримэ бок о бок всю жизнь, смог бы расслышать, что ее раздражение напускное. – И что нам дает старая карта с глупыми башнями?
Рин, конечно, расслышал. И улыбнулся.
– У меня есть средство, помогающее прочесть то, что было написано и сокрыто магией. Старая карта с его помощью покажет все глупые башни, даже те, в которых уже никого нет, – улыбка превратилась в злую усмешку, – и до одной письма Фаэлитин с недавнего времени почему-то не доходят.
– И ты намекаешь, что в глупых башнях…
– …хранятся умные книги, – фыркнул Рин.
На лице Мири промелькнула наигранная задумчивость:
– И, значит, какое-то время даже без присмотра?
Рин просиял, хотя и не сомневался, что она поймет его с полуслова. Как всегда.
– Так, получается, будет экскурсия! Может, в качестве исследовательской практики? Или, скажем, для дополнительных творческих работ по теории чародейского дискурса? – Мири сощурилась на него, и в глазах у нее начал разгораться опасный азарт.
– Миримэ, ты должна серьезно относиться к занятиям по теории чародейского дискурса. Очень серьезно! Это пригодится тебе в будущем.
– Как скажешь, дорогой. В конце концов, меня здесь как раз и учат, что мое предназначение – расспрашивать о будущем звезды, так с башни это делать как раз удобнее всего…
Рин с Мири переглянулись – и, едва взглянув друг на друга, одинаково зашлись едва сдерживаемым, сдавленным истерическим хохотом. В такие моменты они казались братом и сестрой: слишком похожие внешне, с одинаковыми сережками и одинаковыми синяками под глазами, с одной и той же неприятной привычкой осаживать взглядом и с ехидными оскалами вместо улыбок. И со страшной тайной – одной на двоих.