VIII. Парадный кабинет в доме управляющего факторией на Дэдзиме
Десять часов утра, 3 сентября 1799 г.
– Письмо сёгуна в ответ на мой ультиматум адресовано мне! – жалуется Ворстенбос. – Почему скрученный в трубку лист бумаги должен сперва, как почетный гость, переночевать в городской управе? Если его доставили вчера вечером, почему не принесли сразу сюда?
«Потому что послание от сёгуна, – думает Якоб, – все равно что папский эдикт и принять его без должных почестей значило бы совершить государственную измену».
Однако вслух секретарь ничего не говорит; в последнее время отношение к нему управляющего стало заметно прохладней. Ничего бросающегося в глаза: тут – одобрительное словечко Петеру Фишеру, там – резкое замечание Якобу. А в целом недавно еще «незаменимый де Зут» опасается, что его нимб слегка потускнел.
Ван Клеф тоже не делает попытки ответить на вопрос управляющего; он давно освоил умение, присущее царедворцам, – отличать риторические вопросы от настоящих. Капитан Лейси откинулся на скрипучем стуле, заведя руки за голову, и тихонечко насвистывает сквозь зубы. С другой стороны стола сидят японцы: переводчики Кобаяси и Ивасэ, а при них двое старших писцов.
– Казначей городской управы, – подает голос Ивасэ, – приносить письмо сёгуна очень скоро.
Унико Ворстенбос, хмурясь, рассматривает золотое кольцо с печаткой у себя на безымянном пальце.
– Что говорил Вильгельм Молчаливый о своем прозвище? – вслух интересуется Лейси.
Все молчат. Громко и торжественно тикают напольные часы. Жара.
– Небо сегодня… – замечает переводчик Кобаяси. – Переменчивое.
– Барометр у меня в каюте обещает шторм, – поддерживает его Лейси.
Кобаяси выражает лицом учтивое недоумение.
– «Шторм» – так моряки называют бурю, – поясняет ван Клеф. – Ураган, тайфун.
– А-а! – догадывается Ивасэ. – «Тайфун»… У нас говорить – тай-фу.
Кобаяси утирает бритый лоб:
– Лету конец.
– Это Дэдзиме придет конец, если сёгун не согласится увеличить квоту на медь. – Управляющий скрещивает руки на груди. – И Дэдзиме, и благополучной карьере переводчиков. Кстати, господин Кобаяси, я правильно понимаю: судя по вашему упорному молчанию насчет украденного чайничка, вы ни на шаг не продвинулись в розыске?
– Следствие движется, – отвечает старший переводчик.
– Со скоростью улитки, – недовольно бурчит Ворстенбос. – Даже если мы все-таки останемся на Дэдзиме, я непременно сообщу генерал-губернатору ван Оверстратену, как здесь наплевательски относятся к собственности Компании.
Тонкий слух Якоба улавливает приближающиеся шаги; уже и ван Клеф их услышал.
Помощник управляющего подходит к окну. Смотрит вниз, на Длинную улицу:
– Ага, наконец-то!
Двое стражников становятся по обе стороны дверей. Первым входит знаменосец; на стяге изображены три листика мальвы – символ сёгуната Токугава. Следом появляется камергер Томинэ, держа на изысканном лакированном подносе высочайшее послание. Все присутствующие кланяются свитку, за исключением Ворстенбоса, а он говорит:
– Ну входите, господин камергер, присаживайтесь и расскажите нам, что пишет из Эдо его высочество. Он решил прикончить этот проклятый островок, чтобы не мучился?
Якоб замечает, как японцы чуть заметно морщатся.
Ивасэ переводит только «прошу садиться» и указывает на стул.
Томинэ смотрит на чужеземную мебель с неприязнью, но выбирать не приходится.
Он ставит поднос перед Кобаяси и церемонно кланяется.
Кобаяси в свою очередь кланяется камергеру, затем футляру со свитком и пододвигает поднос к управляющему.
Ворстенбос берет футляр в форме цилиндра, с тем же знаком трилистника на торце, и пробует открыть. Футляр не открывается. Ворстенбос пытается отвинтить крышку – снова неудача. Он ищет некую хитрую застежку.
– Прошу прощенья, минеер, – шепчет Якоб. – Возможно, он открывается по часовой стрелке.
– Ох, конечно, в этой чертовой стране все шиворот-навыворот…
Из цилиндра выскальзывает пергаментный свиток, туго намотанный на два стержня вишневого дерева.
Унико Ворстенбос раскатывает свиток на столе – вертикально, как принято в Европе.
Якобу хорошо видно текст. Столбцы затейливо нарисованных кистью иероглифов-кандзи местами кажутся знакомыми: занятия голландским с Огавой Удзаэмоном производят и обратное действие, и в тетради Якоба накопилось уже почти пять сотен значков. Подпольный студент различает здесь – «дать», там – «Эдо», в следующем столбце – «десять»…