На мгновение эта мысль наполнила меня какой-то пьянящей легкостью, когда я вспомнил ее такой. Как сильно она обожала свою семью. Как сильно она любила нас всех, любила мир. Как сильно она любила Руну – до самого последнего вздоха. Но, как и в большинстве дней за последние четыре года, эта счастливая мысль вскоре превратилась в мучительное воспоминание о том, как она увидела ее на этой кровати, выглядывающую из окна, разбитую и хрупкую, смерть нависла над ней, с затрудненным дыханием.
Любое тепло, которое мне принесло восхождение, было быстро смыто ледяным копьем, пронзившим мой позвоночник. Трясущимися руками я отодвинула бутылку с водой и закрыла глаза.
Всего один раз… всего один раз мне хотелось подумать о ней и не чувствовать себя побитым, не чувствовать себя ушибленным. Мне хотелось запомнить ее такой, какой она была раньше – идеальной, радостной, полной жизни. Не больна, не грустна и не борется за то, чтобы оставаться позитивной, когда в конце ее истории не ждет ничего, кроме трагедии.
Воспоминания о ней на смертном одре преследовали меня. Это разбудило бы меня среди ночи. И каждый раз, когда я просыпался, на какое-то мгновение я всегда верил, что мне приснился кошмар, а Поппи находится в своей комнате, благополучно спрятавшись в постели.
Потом я вспомню и снова потеряю ее. Я терял ее неоднократно, каждое утро, когда просыпался, и мне приходилось напоминать, что она ушла. Каждый значимый момент, произошедший со мной, мне хотелось рассказать ей. Я знал, что каждая песня ей понравится, но ее здесь не было, чтобы ее услышать. Я слышал каждое произведение классической музыки и представлял ее с виолончелью, закрытыми глазами, покачивающей головой, полностью теряющейся в мелодии.
Четыре года я не смотрел оркестр вживую. Это была украденная мечта Поппи, и увидеть ее было бы предательством. Я едва мог слушать классическую музыку, не теряя самообладания.
Я подумал, что это одна из худших вещей, когда ты кого-то теряешь. Иметь хорошие новости, которыми можно поделиться, и на секунду — всего лишь одну заимствованную секунду покоя — с радостью рассказать им. Прежде чем реальность неизбежно рухнула, и вам напомнили, что вы никогда больше им ничего не скажете. И хорошо новости, которыми вы хотели поделиться, внезапно перестали казаться такими захватывающими. На самом деле, это было похоже на удар в грудь, и вы больше не ожидали, что с вами когда-нибудь снова произойдет что-то важное.
Смерть близкого человека не была разовым событием, которое нужно было пережить. Это был бесконечный цикл. Жестокий День Сурка, который выжёг ваше сердце и душу, пока там, где они когда-то были, не осталось ничего, кроме опалённой плоти.
Я отряхнул руки, когда они начали дрожать. Я медленно и глубоко вдохнул, холодный воздух напомнил мне, где я нахожусь. Неровная земля под моими ногами хрустела ледяной грязью. Мне нужно было идти. Двигаться. Чтобы избавиться от этого мучительного чувства, которое приближалось. Я чуть не упал на колени от облегчения, когда Гордон начал вести нас дальше.
Впервые в жизни мне захотелось прогуляться. Мне хотелось идти и идти, пока я не перестал думать. Пока мои мышцы не болели и не истощались, и я засыпал спокойным сном.
Только на одну ночь.
— Помедленнее, рейнджер, — сказал Дилан, бегая трусцой, чтобы догнать меня. Я этого не сделал. Я двинулся дальше, грудь сжималась от того, как часто я дышала. Я сосредоточил свое внимание на маршруте перед нами. Все вокруг меня было неподвижно и спокойно, единственное, что я мог слышать — мое учащенное дыхание, пока: «Хосе бы это понравилось». Слова Дилана были едва громче шепота, но я услышал их, свист ветра донес их прямо до моих ушей.
Я замедлил шаг и посмотрел на своего друга. Его глаза были опущены, а руки были в карманах. Он бросил на меня нервный взгляд, а затем сказал: «Мой лучший друг». Он пожал плечами, как будто все, что он собирался сказать, было тривиально. «Он тот, кого я потерял. Почему я здесь». Это было совсем не тривиально. Это было монументально. Самая важная вещь.
«Мне очень жаль», — сказал я и увидел, что он побледнел, его красивое лицо сморщилось от горя. Дилан выдавил заразительную улыбку, подавляя внутреннюю печаль, которая, как я видела, кричала о том, чтобы ее высвободили.
Между нами повисло молчание. Плечи Дилана потянулись внутрь, и я почувствовал, как расстояние между нами увеличивается. Я был ужасен в этом. Утешать других. Говорить правильные вещи. Мое сердце разрывалось из-за него. Но я не знал, как сделать это лучше.