Вы можете поймать меня на слове: где-то я писал, что литература должна быть для себя, писать нужно без оглядки на читателя… Вы знаете, я чаще всего не оглядываюсь… Пишу то, что мне хочется или просто приходит в голову. Читательское внимание мне нужно лишь для того, чтобы иметь стимул писать еще, ибо чем-то же мне надо занять свою повседневность?
Глава шестьдесят седьмая
Поступь гнева и жестокости
Если вы всё еще продолжаете читать мой роман и не захлопнули его в раздражении, выслушивая мое невоздержанное хвастовство о Шекспирах и христах, то послушайте еще одну раздражающую правду.
Меня сильно били и унижали в школе. Это хороший повод стать страшным, жестоким тираном и убить пятьдесят миллионов человек. Я этого не сделал. (По крайней мере пока, и не собираюсь.) Скажите мне за это спасибо. Мир действительно должен быть благодарен всем и каждому, кто не перебил половину его населения или всё целиком не пустил его гулять в тартарары.
По природе я, казалось бы, являюсь мирным и безобидным, однако откуда-то же взялась моя воинственная фамилия: Кригер. Ведь по-немецки, да и по-норвежски моя фамилия означает «воин», а «криг» – означает «война».
Меня перестали серьезно обижать только тогда, когда я понял одну простую и весьма известную вещь —всегда будь готов перегрызть горло любому. Люди это чувствуют и отступают. Звери это чувствуют тоже.
Поначалу это понимание являлось моим тайным открытием, которое я приобрел в процессе долгих размышлений. Но после некоторого времени эта готовность нашла отклик и в моем сердце. Видимо, в нем забряцали клинками моих дедов жаркие гены вояк.
С виду я мирный, может быть, даже слишком миролюбивый и бесконфликтный. Но когда моим оппонентом переступается определенная черта, во мне просыпается древний воин, готовый умереть на вражеских пиках, – но умереть, рвя им их поганые горла!
С годами жизнь моя становится все менее и менее реальной для меня. Я погружен в глубочайшую купель сонного бытия. Сначала поняв умом и лишь потом приняв сердцем, я стал готов на борьбу до конца, борьбу без правил, пока обидчик не пожалеет, что имел несчастье со мной связаться.
Приехав в леса Канады, я бежал от людей, потому что боялся конфликтов и их исходов. Но тут меня стали осаждать дикие звери. Во двор повадился медведь и стал выкапывать посаженные Маськиным овощи. Волки загрызли на моем дворе оленя.
Я вдумчиво и показательно обписал всю свою территорию, и вы знаете, это помогло. Больше медведь не приходил. Волки – тоже. Может, еще и от того, что я поставил вокруг двора двухметровый забор с колючей проволокой сверху…
Я храбр по вынуждению, но яростен по собственному выбору. Если выдается возможность броситься в атаку – я не пропускаю случая. Конечно, я не дерусь и не кусаюсь. Разумеется, речь идет о цивилизованных методах борьбы – письма, суды, адвокаты, инсинуации, интриги, блеф, угрозы в разумных пределах. Но я чувствую в себе новую энергию погибнуть борясь, – энергию, которую ранее я не замечал и не понимал, а теперь чувствую ее все больше и больше.
Конечно, такое мое свойство пугает окружающих, особенно потому, что большую часть своей жизни я выгляжу совершенно безобидным и обладаю исключительной терпимостью по отношению к людям, которые, казалось бы, должны меня раздражать. Однако стоит им перейти какую-то, одному мне известную грань, и я начинаю войну, и тут уж все средства хороши, и чем больше обменов ударами, тем дальше мы можем зайти в этой борьбе.
Я когда-то писал, что подобная вражда бесполезна, все равно с недавнего времени нам запрещают физически уничтожать противников. В чем же смысл, если не представляется возможности довести борьбу до ее логического конца?
А смысл в самом процессе. А смысл в том, что я воюю играючи. Противник думает, что я преследую настоящие цели – отсудить деньги или добиться еще чего-нибудь, мне причитающегося. Вовсе нет. Когда я воюю, меня интересует исключительно сам процесс. В этом, если хотите, для меня естественное выражение моей агрессивной природы.
Именно потому, что редко могут меня раскусить, люди от меня шарахаются. Когда я рассказываю им о своей агрессивности в спокойном состоянии, они смеются мне в лицо и, конечно же, не верят. Когда же я упоминаю о своем миролюбии в разгаре войны – люди вновь смеются, если им, конечно, еще до смеха, потому что при моей агрессивности и изобретательности трудно поверить в мое миролюбие.
Так что и эта глава, я боюсь, будет воспринята как плохая шутка или как разновидность дурного фарса.
Но я хотел написать для себя правду о себе, и я это сделал. Я миролюбив большую часть своего существования, но когда приходит время воевать, меня мало что может остановить.
Обычно я начинаю предупреждать о своих агрессивных намерениях задолго до того, как вступаю на тропу войны. Как это ни странно, в подавляющем большинстве случаев меня не слышат или мне не верят. Людям кажется, что они меня понимают и что такой разумный и уравновешенный человек, которому есть что терять, не может пойти на безрассудные действия и потратить непропорциональные деньги и силы на, казалось бы, бесполезную борьбу.
Увы, в большинстве случаев мои оппоненты ошибаются. Самой легкой формой агрессии, которую и агрессией-то назвать нельзя, является то, что если противник находится со мной в деловых отношениях – я просто прерываю с ним связи. Может быть, это самонадеянно, но я считаю, что в какой-то мере это можно оценить как агрессивное действие.
Если же противник чем-то действительно выводит меня из себя, я вступаю на тропу войны. Обычно это происходит посредством совершенно официального ритуала.
Я торжественно открываю врата храма Януса и отрываю свой томагавк, громогласно и победоносно заорав: «ЭТО ВОЙНА!»
Тут я составляю план из 13—16 пунктов, в соответствии с которым и собираюсь довести противника до белого каления. Поскольку я не преследую никаких материальных или иных выгод, моя война беспроигрышна, ибо процесс доведения противника до белого каления ничем нельзя прекратить, разве что противник взмолится: «Да ладно, Боря (он же Брюс, он же Бернард, он же Кай Ли Ге – как меня зовут разные народы), хватит, прости уж меня дурака /дуру, – больше не буду». Я обычно легко отхожу и прощаю, но такое случается редко, опять же потому, что противник считает, что мне нужна победа материальная, а не духовная.
Я никогда не применяю незаконных методов борьбы, что делает мою борьбу неуязвимой. Читая законы и материалы судов для развлечения, я весьма подкован в законодательствах нескольких стран, и если и делаю вещи не очень этические, то разве что на уровне того, чего нельзя делать адвокатам, но адвокатами я пользуюсь редко и мне эти вещи делать можно, потому что я частный гражданин и не подчиняюсь ограничениям адвокатской этики. Я обожаю сочетать блеф с правдой. Могу написать судебный иск на пять миллионов и не подать его в суд, а могу и подать, и противник никогда не знает, блефую я или нет. Конечно, борьба со мной изматывает противника как финансово (на каждый мой иск надо отвечать, а то суд, того гляди, присудит в мою пользу), так и морально. Я же чувствую себя вполне прекрасно, и чем агрессивнее в ответ на мои действия становится противник, тем агрессивнее и изобретательнее становлюсь я. Мои постоянные шутки (в стиле иска в суд по правам человека или жалобы в ООН) перемежаются с вполне серьезными оплеухами. Иногда конфликты затягиваются на годы, и лишь дойдя до конца списка, я поднимаю трубку и совершенно миролюбиво звоню противнику: «Привет. Я тут закончил список из 16 пунктов. Мне продолжить еще, или достаточно?» И знаете, еще ни разу ни один противник не предложил продолжить.
Обычно мы заводим теплый разговор, весело обсуждая подробности нашей схватки, далее я получаю долгожданное извинение, и мы расходимся, как в море корабли: я – посвежевшим и слегка взбодренным, противник – с легким нервным или соматическим расстройством типа диабета или язвы желудка.