— Так вы, стало быть, гибчане? — спросил он живо.
Каменщики одобрительно заморгали, закивали.
— Эх, Гибе, Гибе, — вздохнул он. — Бывал я там не раз, и, пожалуй, были у меня и друзья в вашем краю. С удовольствием вспоминаю вашего нотара[30] патриота Людовита Клейна[31]. Только слышал я, с ним беда приключилась…
— На охоте, — отозвался Пиханда, — споткнулся на крутом скате, и ружье выстрелило ему в глаз.
— Знаю, знаю, Францисци[32] мне о том докладывал. Мы вместе погоревали над нашим Людоком. Никогда не забыть, как пламенно он оглашал на комитатском собрании в Микулаше в году сорок восьмом «Требования словацкого народа». Поистине никогда не забыть! Вместе с вашим лекарем Гуотом[33] эти двое героев приветствовали в году сорок девятом в Липтове Гурбана[34] и стали членами Словацкого национального совета. Чуть позже, насколько мне известно, оба они встречали в Липтове русских, а в сентябре графа Форгача. Славные времена, но как они кончились![35] — вздохнул Дакснер, утер слезу и раздумчиво стал попыхивать трубкой.
— Его судили! — отозвался Пиханда. — За оскорбление императорского величества и подстрекательство народа к бунту.
— Шимон Ямницкий и Ян Гостьяк подали на него жалобу в суд, — добавил Мудрец. — Потом его уже сняли с поста директора Императорского надворного отделения гибовского…
— Наслышан, наслышан! — кивнул Дакснер. — Уж так повелось: чужому здоровью не завидуем, а вот должности — еще как. Ради нее мы готовы утопить друг друга в ложке воды, а здоровье губим понапрасну. Клейн тоже долгие годы не ладил с поэтом Якубом Грайхманном[36], моим однокашником. А как он умер, Якуб посвятил ему, хорошо помню, в «Орле»[37] поэму «Странная дама». Как поживает Якубко? Давно о нем вестей не было.
— Стареет! — сказал Самоубивец.
— Пишет, говорят, в «Американско-словацкую газету»[38] и оттуда получает золотые, — добавил Мудрец.
— Да, — вздохнул снова Дакснер, — ведь и о земляках в Америке нельзя забывать! Но раз уж так сложилось, что многие из нас подверглись пештской мадьяризации, а другие, бедствуя дома, с надеждой уезжают за море, мы должны непременно проявлять заботу не только об эмиграции американской, но и о внутренней, австро-венгерской… Забота о народе часто распространяется за пределы его родины. То, что мы требуем, требуем для народа словацкого: никто не смеет отказать ему в праве на родной язык в школе и в деловых общениях, в праве на территориальную целостность в рамках Австро-Венгрии, в праве строить школы, культурные учреждения, выпускать газеты, журналы, издавать книги… Самосознание наше и события в стране нашей, равно как и история Европы, настойчиво убеждают нас, что главная идея нашего времени есть народность. Что такое народность? На наш взгляд — это самоосознанная жизнь нации, понимаемой как некая личность в семье человеческой! И в этом значении народность — это идея новая, которая, собственно, только сейчас стала главным фактором общественной жизни, международных отношений… Принцип свободы, равенства и братства, конечно, ничего нового не содержит, чего мир бы уже задолго до этого не знал, ибо смысл его гораздо прекрасней и проще выражает заповедь «Люби ближнего твоего, как самого себя» и «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними». И заслуга Французской революции, собственно, в том, что провозглашением свободы, равенства и братства она перенесла принцип христианства из церкви в общество. Признание прав человека в обществе как личности свободной, с другими себе подобными личностями уравненной в правах, в дальнейшем развитии своем безошибочно ведет к идее народности или же к осознанию того, что нация, как совокупность многих свободных личностей, не может иметь прав меньше, чем индивидуум.
Нация, приходящая к осознанию прав своих, то есть к народности* перестает быть рабом духовным и встает в ряд других наций как личность — в масштабах семьи человеческой, — с ними в правах уравненная. Следовательно, то, что, с точки зрения индивидуума, есть в обществе свобода и равноправие гражданское, то — с точки зрения нации — есть народность и равноправие национальное. На свете существуют две силы: сила материальная и сила духовная. Супостаты нашего народа с помощью богатства и титулов держат материальную силу в руках; когда бы мы на этом поприще ни сталкивались с ними, мы всегда оказывались в проигрыше; свидетельством тому протесты против «Меморандума»[39] и выборы депутатов в нынешний парламент! Мы предоставлены силе духовной, следовательно, развивая эту силу, можем быть уверены, что со временем победа будет за нами!
Взволнованный этой речью, Штефан Марко Дакснер необыкновенно ожил — румянец покрыл его щеки. Между тем трубка в правой руке, которой он резко размахивал, погасла. Он попытался ее раскурить, но трубка не поддавалась, он улыбнулся и, взглянув на каменщиков, зажег ее снова. Притихшие каменщики сидели не шелохнувшись и немо уставившись в землю.
— Что вас так заморозило, гибчане? — окликнул их Дакснер. — Я разговорился, разгорячился, а вы застыли и приумолкли.
Они рассмеялись, вздохнули.
— Некоторые говорят, — отозвался Само Пиханда-Пчела, — что край наш славен брынзой и что, будь ее побольше, был бы и достаток.
— Ну! — чуть не взревел Дакснер и замахал рукой. — Вот еще! Наша брынза! К черту такой достаток! Вглядитесь в изможденных, оборванных людей, с которыми мы встречаемся на каждом шагу; вглядитесь в эти бесчисленные задымленные лачуги, больше похожие на норы звериные, нежели на жилища людские; все мы видим, как толпы наших бедных словаков год за годом разбредаются по свету, чтобы уйти от нищеты и голода, как всяческая протекция, жульничество и спекуляция поглощают капитал и грозят ему полной гибелью; мы дошли до того, что налоги взимаются только с помощью штыков и экзекуций — и видя это, мы еще толкуем о «счастье» и «достатке»! Поистине такое счастье, такой достаток искалечит нас совсем…
Само Пиханда. хотел еще о чем-то спросить, но удержался — Штефан Марко Дакснер заплакал. Запнувшись внезапно, старец сидел, крепко сжав губы, и из глаз его текли слезы. Раз, другой, по-мужски глубоко и тяжело, он вздохнул. Стазка Дропова разнюнилась вслед за ним — брат Феро хотел было одернуть ее, но вдруг раздумал — рука его повисла. Каменщики за столом смутились: чтобы не смотреть на Дакснера, кто-то принялся за пирожные, а кто-то в растерянности стал допивать из чашки уже давно выпитый кофе. Вскоре, однако, Дакснер пришел в себя, даже улыбнулся.
— Видите, каким я стал, — сказал он неожиданно бодро. — Как разволнуюсь, слеза прошибает, и уж теперь непременно расхвораюсь на несколько дней. Бессонница меня одолевает, ноги болят, не слушаются, отекают в лодыжках — затяжные походы мне уже не под силу. А как печально, когда не можешь делать того, что хотел бы!.. Ну хорошо, вы, думаю, пришли не затем, чтобы я вас всех до слез разжалобил. Упаси бог, я этого не хочу! Ведь мы, гемерцы, с липтовчанами любим друг друга. Должны любить! Еще в бытность мою поджупаном[40] я как-то воспользовался случаем и начал строить дорогу между Гемером и Липтовом. Приблизимся-де мы друг к другу, тогда и другие приблизятся к нам! Я часто хаживал в Липтов. Вспоминаю, как однажды я выбрался пешим порядком в Микулаш через Брезно и Чертовицу, но дорогой меня настигли проливные дожди и густые туманы, вот я и припоздал в Микулаш. Друзья-патриоты наняли два плота, оттолкнулись от берега и поплыли в Чахтице. Догнал я оба плота уже у Ондрашовой. Бросил на плот сперва свое ружье, потом узелок, ну а вымокнуть мне, разумеется, не хотелось: я разбежался и немыслимым скачком впрыгнул на плот посреди Вага. Патриоты наши только вскрикнули от изумления, да я и сам себе подивился; в толк взять не мог, как это мне удалось. И пришло мне на ум такое сравнение: когда в году сорок девятом наши словацкие добровольцы[41] стояли под Ачем, были они чуть не усыпаны вшами, — ведь как ушли из дому, так и не переоделись ни разу. Францисци все вспоминает, как пошутил один озорник: вырасти, мол, у этих вшей крылья, так они бы, верно, подхватили человека и с ним улетели… Может, и меня в том прыжке близ Ондрашовой вши-то и поддержали в воздухе, хотя что-то не припомню, чтоб в те поры у меня какие водились, — рассмеялся Штефан Марко Дакснер, хотя слезы текли у него по щекам. Он вытирал их белым платком и поглядывал на каменщиков, которые тоже робко улыбались. Но вдруг, словно по команде, они встали, поглядели строго в глаза друг другу, на миг замерли, стихли, а потом запели Дакснеру его любимую:
31
Стр. 121. Клейн Людовит (1826–1873) — гибский нотар, один из деятелей словацкого национально-освободительного движения 40-х гг. Принимал участие в выработке словацкой программы демократических общественно-политических преобразований в Венгрии и представлял ее на утверждение общенародного словацкого собрания в мае 1848 г. в г. Липтовский Микулаш (т. н. липтовские «Требования словацкого народа»).
32
Францисци Ян (1822–1905) — словацкий политический деятель, публицист, писатель, сподвижник Л. Штура, один из авторов липтовских «Требований», активный участник событий 1848–1849 гг. Занимал ведущее положение в словацком буржуазно-демократическом движении 60—90-х гг. XIX в., в организации и деятельности Матицы, вел редакционно-издательскую и литературную деятельность.
33
Гуот Ионаш Богумил (1811–1888) — врач в Гибах, с 30-х гг. входил в круг патриотически настроенной словацкой интеллигенции, собирал народные песни, занимался национально-просветительской деятельностью.
34
Гурбан Йозеф Милослав (1817–1888) — виднейший деятель словацкого национально-освободительного движения, ближайший сподвижник Л. Штура, писатель, литературный критик и теоретик штуровской (по имени Штура) школы. В 1848–1849 гг. был основным автором липтовских «Требований», входил в руководство первого в истории словацкого народа национально-политического органа — Словацкого национального совета — и добровольческого Словацкого корпуса при нем. В 60-е гг. Гурбан играл значительную роль во всех важнейших национально-патриотических начинаниях.
35
36
Стр. 122. Грайхманн Якуб (1822–1897) — словацкий поэт, эпигон штуровской романтической фольклорной школы, уроженец, с. Гибе.
37
«Орол» («Орел», 1870–1880) — словацкий литературный журнал, один из последних оплотов литературы штуровского направления. С 1881 г. был преобразован в «Словенске погляды».
38
«Американско-словацкая газета» (1886–1922) — орган словацких землячеств в США, куда в последней четверти XIX в. началась массовая эмиграция словаков в поисках заработка.
39
Стр. 123.
41
Стр. 124.