«Проще – не значит правильнее, – пишет А. А. Казанков в одном из разделов своей книги. – …даже если принимать концепцию единообразного стадиального развития человечества (которая, как мы знаем, утверждалась не без влияния со стороны идеологии тоталитарного государства, а значит, не без влияния сугубо вненаучных факторов), невозможно приписать стадиальным закономерностям такие выразительные детали, как, например, закушенный хвост Змеи-Матери» в изображениях и мифологических текстах, найденных и записанных в Африке, Северной Америке или Юго-Восточной Азии. «Слишком специфичны подобные образы, чтобы возникать конвергентно». И здесь я с автором полностью согласна.
Вот ведь парадокс. Мы знаем, что люди из одного центра разошлись по миру и, расходясь, несли с собой всевозможные артефакты. Мы знаем, что в истории человечества была отнюдь не одна эпоха Великих географических открытий. Но, находя поразительно похожие явления в противоположных уголках мира и не находя убедительных объяснений тому, как конкретно могла произойти диффузия, мы склонны отрицать ее самое.
А. А. Казанков предпринимает отважную попытку мысленно проследить некоторые вехи «несения» по свету весьма значимых культурных явлений. В этой попытке он идет на риск наделать массу ошибок, но правота всего замысла очевидна. Он невыполним? Вероятно. Однако должно ли это остановить ученого?
По-видимому, такой замысел невозможно реализовать в традиционной академической манере. Слишком многое обречено пока (а может быть, и навсегда) оставаться недоказуемым. А книга, в которой под одной обложкой собраны многолетние старания реализовать такой замысел, не может не быть собранием отдельных этюдов.
Я вспоминаю слова моего отца, геотектоника, которого один из ведущих представителей академического мира назвал великим ученым и который взял на себя неподъемную задачу реконструировать древнейшую геологическую историю нашей планеты (Chudinov 1998 и др.). «Многие сугубо научные идеи, открытия, истины невозможно доказать!» Или же слова современного религиозного мыслителя: «Есть истины, которые недоказуемы, но лишь показуемы» (В. А. Леонов, личная коммуникация).
Работая с текстом предлагаемой книги и параллельно – в часы отдыха – читая (волею случая в первый раз) интереснейшую книгу Н. П. Бехтеревой «Магия мозга и лабиринты жизни», я поразилась унисонному моим размышлениям звучанию целого ряда высказываний этой выдающейся исследовательницы. Не могу удержаться, чтобы не привести некоторые из них. «Для того, чтобы мы, не боясь ярлыков, заглядывали в научные пропасти, а не только ходили по их краю, необходимо, чтобы общество было по-настоящему свободным, свободным от ненужных и неоправданных запретов». «Творчество является одним из высших, если не самым высшим, свойств мозга. Увидеть мысленно то, чего не было, услышать музыку, которой нет… Одним из высших – но и уязвимых». «Пусть что-то останется лишь условно известным». «Очень трудно поддается формализации этот вид знания. Он ближе всего к интуиции, но ею не исчерпывается». «Далеко не все и не сразу принимают его всерьез» (Бехтерева 2007: 23, 24, 27, 55, 282, 284).
Все сказанное выше отнюдь не значит, что я полностью разделяю научные идеи автора предлагаемой книги или же полностью одобряю те приемы репрезентации материала и его осмысления, которыми автор пользуется.
Вот один из главных тому примеров. Находя убедительной идею о том, что первоначальное земледелие породило в Передней Азии матрилинейную социальную организацию, которая потом широко разошлась по миру в ходе колонизационных процессов, я никак не могу согласиться с тем, что это единственный сценарий распространения и единственный исторический случай происхождения матрилинейности. Тем более что здесь А. А. Казанков, как мне кажется, вступает в противоречие с самим собой. Он полагает, что при переходе к земледельческому образу жизни, когда женщины стали выполнять ведущую роль в материальном производстве, основным объектом которого являлась земля, было функционально целесообразно, чтобы семейная жизнь локализовалась там, где находились земельные угодья, на которых эти женщины трудились. Это вело к матрилокальности брачного поселения, а она, повторяясь из поколения в поколение, в свою очередь приводила к матрилинейному десценту как основе социального структурирования. Чисто функционалистское объяснение. Но, допустив именно функциональную последовательность в одном случае, в Передней Азии, вряд ли логично отрицать, что в других случаях мат рилинейность тоже могла возникнуть в ответ на вызовы жизненных потребностей, однако не обязательно тех же самых. Это могли быть какие-то иные обстоятельства, обусловившие аналогичные следствия. Ни в коей мере не подвергая сомнению роль культурной диффузии в истории человечества, я в то же время убеждена, что одни и те же явления могут порождаться разными факторами, а одни и те же факторы могут вести к разным последствиям. Это специфика человеческого взаимодействия. Исходя из сказанного, я бы не стала с ходу приписывать матрилинейность многих американских охотников влиянию матрилинейных переселенцев из Старого Света, а поискала бы – со всей возможной тщательностью – в культурах этих охотников такие элементы, которым может функционально соответствовать матрилинейная социальная организация. Это, конечно, очень трудоемкая задача, но она стоит того, чтобы приложить усилия.