Пошептавшись некоторое время, старики сообщили, что будут продолжать петь. Я включил магнитофон, протянул руку к миске и осторожно взял банан.
До поздней ночи пели жители Омаумере. Звуки песен проносились над черной, как деготь, бездной реки, замирая в густых мангровых зарослях, где отдавались эхом, которое отражалось от плетеных циновок, покрывавших хижины островитян.
На следующий день деревня с виду нисколько не изменилась. Однако куда-то исчезли кофточки, прикрывавшие по указаниям миссионеров женскую грудь, а вместо них на молодых девушках появились украшения из свиных клыков; браслеты, сплетенные из луба, и ожерелья из мелких ракушек. Люди улыбались Стаху и мне, не прерывая своих обычных занятий. Пусть племя белых маста узнает, как живут и трудятся гоарибари!
Плетением красивых циновок и корзинок, как и сбором саго, занимались главным образом женщины. Мужчины же были поглощены выдалбливанием лодок и приведением в порядок оружия — копий, луков и стрел. Всё это было ново и интересно для нас.
С невольной улыбкой думал я об европейских музеях, где примитивные лодки-однодеревки считают ценными экспонатами, тогда как здесь… их изготовляют повседневно. Нужно было видеть, с каким умением местные гребцы стоя вели свои утлые, продолговатые лодки, с какой ловкостью орудовали тяжелыми веслами и как много времени уделяли тому, чтобы их разукрасить.
Мы же бродили по этому маленькому замкнутому мирку, фиксируя на магнитофонную ленту и кинопленку диковинную страну. За несколько дней мы успели приобрести здесь преданных друзей.
Старик Огуме с явным удовольствием раскуривал мои сигареты. Мы садились порой на примитивной, приподнятой над землей бамбуковой веранде его хижины и беседовали, разумеется, жестами. Старик закатывал глаза и рассказывал о чем-то, чего я, конечно, не мог понять, однако внимательно следил за его речью, словно выслушивал отрывки из рыцарского эпоса времен крестовых походов. А ведь еще совсем недавно крестоносцы, очутись они в этих краях, показались бы здесь представителями мира отдаленного будущего, глашатаями времен, которые открыли перед нами космонавты.
Однажды Огуме, видно, решил доставить мне особое удовольствие. К тому времени мы уже совсем подружились. Когда я навестил его в обычный предвечерний час, старик уже ожидал меня и очень обрадовался, увидев, что я уставился на него широко раскрытыми глазами.
Наряд Огуме блистал своим великолепием. В носу торчала большая кость, а дырки в исковерканной ушной раковине были заткнуты кусочками тщательно обработанного дерева. Несколько белых и красных штрихов, выведенных растительным пигментом, придавали его лицу весьма воинственное выражение. На голове и шее старика красовалась повязка из меха австралийского опоссума. Весь этот изысканный наряд завершался многочисленными браслетами на ногах и руках, искусно сплетенными из пальмового луба и мелких разноцветных кораллов.
— Твой наряд, старик, великолепен, — сказал я, похлопав его по плечу.
И Огуме, гордясь тем, что «понимает по-польски», вместо одной, как обычно, взял три сигареты.
Вторым моим другом в Омаумере был Пуам. Шустрый мальчонка, окончивший какую-то небольшую миссионерскую школу, знал несколько английских слов и выделялся среди ровесников своими смышлеными глазами. Пуам сразу же сообразил, что нам нужно, и стал водить по хижинам, где можно было увидеть произведения искусства местных художников. Чаще всего это была резьба по плоской доске, расцвеченная растительными красителями. Некоторые из этих творений походили на картонных кукол европейских детей, с той только разницей, что краски здесь были ярче.
Мы тщательно снимали все на кино- и фотопленку, а жители Омаумере, гордясь произведениями своего искусства, охотно выносили их из хижин на свет божий. Пуам лакомился шоколадом и конфетами, с достоинством принимал мелкие подарки и неутомимо выполнял свои функции квалифицированного гида.
Однажды, когда он повел нас на другой край болотистого полуострова, где находилась какая-то деревня, мы увидели белеющий в траве круглый предмет.
— Череп! — вскрикнул я.
Рассмотрев внимательно череп, мы заметили на нем какие-то метки. На лобной кости неизвестный художник вырезал несложный рисунок. Взволнованные, глядели мы на эту странную находку, а Пуам пристально уставился на нас. Ему, очевидно, казалось удивительным, что столь обыденная вещь в состоянии так заинтересовать белых маста. В кудрявой его головке, видимо, мелькнула какая-то мысль, так как он изменил направление нашего похода.